Русский браконьер
Шрифт:
– Эт-точно было дело, – одобрительно кивает Михеич. – Февраль богат снегами, апрель – водою, – соглашается мудрый Лукич и продолжает, – где в апреле река, там в июле лужица. Апрель – обманщик, на дню семь погод, – философствует он.
– Во-во, как у нас наверху, пообещают, да уж который год за нос водят, – вскидывается ершистый Буней. Нос у него острый, как шило, глазки узенькие, грудь впалая, перхает, кашляет, но курит безбожно.
– Опять пенсию который месяц не плотють, сволочи, – заводится он.
– А ведь начал все Мишка, он виноват, черт лысый. Жили себе как люди, так нет, пя-ря-стр-ой-кя! –
– Во-во, он паразит проклятый, – согласно дергает головой Михеич. – Мишка-то, Мишка, да и ты не бай лишка, – встревает в разговор плотный и сбитый лесник Мефодий. – Надо самим думать, как из этой ямы выбраться, на город, да на Москву надейся, а сам не плошай, – продолжает он.
– Точно, братва, держись за землю – трава обманет, – блеснув подковой улыбки, поддерживает его краснощекий, хитрый и ушлый фермер Андрей. – Крутиться надо.
– Крутиться, – передразнивает его сосед дед Антип, – мы уже свое открутились. Выкрутили нас, выжали, как олию из семечек, И орет, тряся бородой старик, тыча палкой на север. – Спокойно помереть не дадут, – бьет он себя в грудь сухоньким кулачком, брызжа слюной и наскакивая на румяного фермера.
– Во-во, – снова поддакивает Михеич. – Одной рукой дают, другой отнимають. Выборы, черт бы их побрал, всех замучили. Мыслимое ли дело, в одном годе по нескольку разов голосуем, да перего…, да переголосуем…, да переголосовываем. Прости, господи, язык сломаешь, – крутит он проворно треухом в разные стороны, ища поддержки. – Ведь это ж сколько средствов надо! А где их взять? Да рази ж их напасешься?
– Да что толку, – басит Мефодий, – Говорят они гладко, да делают гадко. Хоть бы умных да государственных мужиков выбирали, чтоб дело сдвинули, да народу польза была. А то так, брехуны одни, как наш управляющий пролез в Думу, да и забыл про свои обещания… – задумчиво чешет он затылок. – На языке медок, а под языком ледок. Только и знают, что наскакивают друг на дружку, как кочеты.
– Тьфу! Нашел, кому верить, – язвит сварливый Буней. – От плохого семени не жди хорошего племени. Что он, что брат его, Колян, два сапога на одну ногу. Брехуны да пьяницы. Думали, свежи, а они все те же, – злорадно хихикает он. – Сызнова их в Думу выбрали. Некого боля.
Да и нас взять, как стадо баранов, куда завернут, туда и идем, – ввинтил кто-то из молодых. – Ни Гриша, ни Маша – все до Фени.
– Во-во, как Петя Васин – на все согласен, – поддерживает его шустрый, как флюгер, Михеич. – Смирного волка и овцы лижут, – довольный, дымит он самосадом.
– Да что толку в наших голосах. Кого надо, того и изберут.
Помолчали, думая о своем.
– Не-е-е, мужики, не в нас тут дело, – гудит как колокол лесник, – бери глыбже. Помните сказ про веник. Все наши беды от этого. Распался, рассыпался Союз, разбежались народы в разные стороны, как мыши, растащили Расею. Все нонче туды гонют, – показал он рукой на заходящее солнце – а оттуда «Марсы» да «Сникерсы», будь они не ладны!
– «Марсы» да «Сникерсы», – передразнивает его фермер, – да вы хоть сейчас по-настоящему узнали, что такое лимон, апельсин, мандарин, хорошая вещь. А раньше кирзу да фуфайки гнали нам в сельпо, да и то по блату великому. Эх, деревня, – машет он обреченно на
Во-во, правильно гутарит, – всплескивает руками и прыгает, как воробей, поддатый Михеич, – темные мы.
Да сядь ты, не сепети, – гнет его, давит книзу в хлипкое плечо старый, но крепкий еще Нефед. – Ну, ездили, ну кланялись столице, но такого бардака да сраму не было. А счас куды ни глянь – то вор,
то пьянь. Хозяина нету! До войны и после как было: опоздал на работу – штраф тебе, в другой раз опоздал – тюрьма. Дисциплина, брат, была, во! А при Андропове какой шорох да треск пошел. Всех заставили работать. По кинотеатрам да по проспектам с б…, прости, Господи, – набожно крестится он в сторону церкви, – ловили да на работу сообщали. Во страху то было! Враз порядок навел, жаль мало поправил! – сокрушенно сметает старик шелуху семечек с фуфайки и бороды. – Хозяин нужен.
Во-во, истину глаголешь, отче, – под смех окружающих лезет к нему обниматься Михеич, – дюже мало поправил. Не дали боле.
А еще я вам скажу, – гнет свою линию положительный фермер, – во многом водка виновата. Ведь ты глянь, на каждом углу продавать стали, даже около школы с яслями ларек стоит, круглосуточно торгует. Пей – не хочу. Не то, что мужики, бабы наклюкаются – коров доить некому. А, взять бригадира нашего Тимоню, с утра лыка не вяжет, а к вечеру в стельку пьян. Лошадь сама домой везет. Чуть не замерз давеча. Пропили Расею, – обреченно тянет он.
– Эт-ты прав, – моргает глазами Михеич, – травят народ черте чем. Давеча взял на станции бутылочку «Мадеры» подешевше, выпил с другом да чуть не окочурился. А спросить не с кого.
– Зато демократия, дерьмократия! – певуче тянет Буней. – Все можно, все дозволено. Бандитизм развелся, какого сроду не было, людей, как ворон, средь бела дня отстреливают. Расскажу я вам, братцы, историю, и смех, и грех. Перед Новым Годом поехал к свату в город, да автобус наш «Пазик» по дороге сломался, а я, вместо шести, еле к десяти к нему поспел. Пока на лифту поднялся, будь он неладен, как глянул в колидор, мама родная, в тюрьме и то лучше. Кругом металлические двери, решетки, замки, цепочки, одним словом – броня. Сват вышел, шумит: Хто, ды хто? А сам изнутри открыть не может, то ли не узнал, то ли заело замок, то ли пьян. Пришлось мне к сестре на Чижовку ехать средь ночи. Во, братцы, какая она жизнь в городе, да рази ж это жизнь? Хуже чем на войне. Бояться «городские» после московских взрывов писка мышиного. Дежурють возле домов. Похоже, народ в деревню, назад повалит.
Помолчали, задумчиво вороша мысли. Мальчишки, сбившись в кучу, играли в «битки», тюкая крашеными, коричневыми яйцами друго дружку. Чье яйцо крепче, тот и забирал себе треснутое пасхальное яичко. Беззаботное детство, счастливая пора.
– Да, без забора, да без запора не уйдешь нынче от вора, – задумчиво басит Мефодий, – а куды ж власти смотрють, милиция, – резонно вопрошает он.
– Милиция, – передразнил его дед Антон, – седни поймали, а завтра выпустили. Законы у нас дюже добрые. Вон у мусульман, своровал – рубят руку, другой раз полез – рубят голову. Вот так, брат, не шали. Да и к пустой избе замка не надобно.