Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
Я кивнул казакам.
— Выведите их. А этого, — я показал на Репнина. — В железо и в подвал.
* * *
Каземат, в котором содержали Григория Орлова, не имел окна и освещался тускло горящей масляной лампой. Это был даже не каземат, а отнорок подземного коридора, перегороженный ржавой решеткой. Настасья Ростоцкая упиралась руками в эту решётку, пока охранник, задрав ей подол, привычно насиловал ее.
Началось все тогда, во время казни, на площади Мурома. В ней что-то оборвалось, когда она увидела отрубленные ноги Григория Орлова в руках палача. Раскаяние, чувство вины, сострадание затопили ее душу до самого предела. Ведь это она сама дала показания против него. Она сама когда-то желала ему смерти или мук страшнее смерти. И вот все сбылось! Покалеченный мужчина, истязаемый подручными самозванца, стал могильной плитой на её совести.
Она вымолила у самозванца разрешение ухаживать за пленником, но охранники, с благосклонного безразличия начальства, стали взымать с неё дань позором и бесчестьем. Она терпела, поскольку больше всего боялась, что ей запретят приходить к нему. Впрочем, о какой чести теперь вообще имело смысл говорить. Она падшая женщина и всем это известно.
Насильник с шумом стал изливаться в неё, до боли сжимая руками ягодицы.
— Эх! Хорошо, — он сыто отвалился и хлопнул её по обнаженным прелестям. — Иди к своему обрубку, подстилка орловская.
Заскрежетала решетка, Настасья подхватила корзинку с едой и наконец попала в камеру.
Обезноженный пленник лежал на соломенном тюфяке. Разумеется, он все видел и слышал, но ни сейчас, ни ранее никак это не прокомментировал. Впрочем, ей и не нужны были его слова.
После повторения ужаса на центральной площади города Владимира, когда была отрублена его левая рука, он перестал отталкивать её помощь. Стал иногда даже проявлять радость при виде нее. Ростоцкая пересказывала ему все новости, что могла узнать в лагере самозванца, а он внимательно слушал ее и иногда называл Настенькой. Сердце её при этом сжималось от боли и сострадания.
Женщина принялась чистить и омывать тело пленника, каждый раз вздрагивая, когда он стонал от её прикосновений или необходимости менять положение тела.
Она осмотрела культи. На ногах все было терпимо. Раны заживали без осложнений. А вот культя на месте левой руки гноилась. Плоть потемнела и была горячей на ощупь. Настасья уже жаловалась врачу на состояние раны, но тот ответил, что — «до казни Орлов явно доживет, следовательно беспокоится нечего».
После Григорий знаком попросил воды.
— Что там снаружи происходит? — спросил он откашлявшись.
Она оттерла воду с его заросшего подбородка и тяжело вздохнула. К сожалению, новости у неё были плохие.
— Плохо все, Гришенька. Из Италии дурная новость пришла. Брата твоего убили.
Григорий дернулся.
— Как убили? Когда? Кто?
Настасья мягкими движениями заставила его лечь на спину и ответила:
— Люди говорят, что слуга его из крепостных ночью заколол. Заколол и убежал с деньгами и ценностями. Говорят, и дворовая девка с ним убежала.
Орлов застонал. Потом стал молотить правой рукой по лежанке и кричать:
— Ненавижу! Это все самозванец. Его смута всему виной. Чернь страх потеряла. Ненавижу!
Орлов начал дёргаться, и Настасье пришлось грудью навалится на тело покалеченного, но все ещё сильного мужчины, чтобы не дать ему свалиться на земляной пол. Через решетку с наглой ухмылкой за метаниями пленника наблюдал охранник.
В конце концов Орлов успокоился и, захватив волосы женщины, заставил ее приблизить голову к его губам.
— Про старшего что-нибудь слышно? — спросил он шепотом.
Настасья отрицательно покачала головой.
— Хорошо, — прошептал он, — Иван умный. Он спрячется. Ты найди его, поклонись от меня. Пусть он живет за нас всех. Пусть его господь хранит.
Орлов говорил быстро, как в горячке. Настасья приложила ладонь к его лбу и действительно почувствовала жар. Где-то вдалеке заскрежетало железо, по коридору заплясали блики огня. Орлов заметался:
— Это за мной. Меня казнить!
Он опять схватил ее за волосы и прошипел ей в ухо:
— Найди его и поклонись от меня. Расскажи обо мне. Скажи, что я за него Бога просить буду. Уже скоро совсем…
Настасья растерянно прошептала в ответ:
— Да как же я его найду, Гришенька?
— На Маросейке купца Мокшина найди. Он наверняка знает.
Шаги сделались громче, охранник уже вскочил со своего табурета и докладывал в темноту о состоянии пленника. Ростоцкая торопливо собрала грязные тряпки, посуду. В проеме решетки показался звереватого вида главный пугачевский палач по прозвищу Хлопуша. Кинув взгляд на женщину, он спросил часового:
— Досматривал её?
Тот осклабился и ответил:
— А как же. Как всегда. Со всем старанием. И при входе, и при выходе.
И тут же задохнулся от удара в живот. Хлопуша прорычал:
— Идиот. Если ты, кобель шелудивый, не досмотришь и она поможет ему, — Хлопуша ткнул рукой в сторону Орлова, — отправиться на небеса, то ты отправишься следом. Понял?
— Понял, господин. Кроме ложки, ничего при ней нет. А как она ему прислуживает, я смотрю внимательно.
— То-то же.
Хлопуша отодвинул решетку и коротко бросил Настасье:
— Пошла вон.
Женщина испуганной птицей выпорхнула из клетки и поспешила по коридору, в ужасе ожидая стонов и криков Григория.
До выхода из палат Тайного приказа ей пришлось преодолеть ещё несколько караулов. Видимо, из-за присутствия раздраженного начальства к ней никто приставать не стал. Так что она быстро выбралась на свежий воздух и поспешила в свой домик на Арбате.
За время ее вынужденной неволи домик основательно ограбили. Но, слава богу, он хоть не сгорел и никто по нахалке в него не заселился. Ростоцкая обмылась, поела и пошла на Маросейку.