Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
— Ну? До чего договорились? — спросил я.
Овчинников ткнул рукой в Юлаева и выпалил:
— Государь, убирай с командования этого молокососа. Он своих людей ни черта не контролирует.
Салават вскочил и ухватился за рукоять сабли. Никитин качнулся, намереваясь прыгнуть, а Овчинников положил руку на пистолет.
— Тихо! — заорал я и шарахнул кулаком по столу. — Сидеть!
Все замерли. А потом оставили в покое оружие и вернулись к исходному состоянию. Я жестом повелел им сесть и уселся сам.
— Андрей Афанасьевич, извинись перед Салаватом. Он воин добрый. Не хуже тебя. А что там с его людьми, это мы сейчас разберемся.
Овчинников зыркнул на меня, а потом выдохнул:
— Ладно. Звиняй, Юлаев. Погорячился.
Двадцатилетний башкир кивнул, но видно было, что обиделся.
— Рассказывай, Салават, что произошло.
— Ничего не произошло. И не произошло бы. Ну, некоторые говорят, что Москву взяли, значит, дело сделали. И домой пора. Но никто же не уехал. И не из моего клана это люди, — горячился молодой командир. — Мои меня слушают. А эти моего отца раньше слушали, а меня не очень хорошо слушают. Но я бы все равно их уговорил!
В углу хмыкнул Уразов, напомнив о себе. Салават сразу вспыхнул.
— А у князя язык больно длинный. Это он сам со своими татарами домой собирается. А на меня наговаривает.
Овчинников не удержался и подпустил шпильку.
— Да все они… Набрали добычи, нерусь, теперь думают, как бы до хаты довезти.
Я хлопнул по столу ладонью.
— Тихо. Твои казаки не меньше барахла набрали. Так что помолчи.
Я подумал и решил:
— С башкирами я хочу сам поговорить. Собери всех, Салават.
Молодой командир ушел, а я повернулся к Уразову.
— Из своих татар десятую часть можешь отпустить домой. Пусть они добычу остальных развезут по домам, но с условием, что вместо каждого отъехавшего из войска ко мне под знамена придут десятеро. Думаю, добыча тому поспособствует. Сроку не больше месяца. Понял?
Уразов задумался, а потом кивнул.
— Понял, государь. Хороший план. Люди будут.
Через полчаса перед домом стояла толпа спешенных башкирских всадников. Я с крыльца оглядел это воинство и начал:
— Как-то не было до сих пор оказии сказать вам всем спасибо за то, что в самое тяжелое время поддержали меня. Шли в лютую стужу вместе со мной на Казань и разбили там конницу Бибикова. Храбро бились с гвардейцами Орлова и одолели их. Захватили для меня Москву. Я очень ценю это и буду помнить всю жизнь.
Я поклонился толпе, и она взревела воплями удовольствия и одобрения.
— А ещё я буду помнить, как Нур-Али ещё зимой ушел за подмогой и до сих пор не вернулся. Может, заблудился в степи?
Шутливо спросил я, и толпа захохотала.
— Может, и не заблудился, но я теперь точно знаю, что русский царь на башкир может положиться, а на киргиз-кайсаков — нет. И мне теперь так же, как и вам, обидно, что по вашим исконным землям от речки Ори и до самого Арала бродят не ваши стада.
Толпа угрюмо замолчала. Это было действительно больное место башкир, которые в противостоянии с русской властью растратили много сил и потеряли свои земли. Это была очень свежая рана.
— Я думаю, что надо восстановить справедливость. После моей окончательной победы. После замирения или уничтожения всех моих врагов я верну долг башкирскому народу. Мы вернем ваши земли, заберем их стада и их женщин.
Толпа взревела. Заблестели выдернутые из ножен сабли и даже раздалась пара выстрелов из пистолетов. Никитин дернулся ко мне, но я его остановил жестом. Толпа отбесновалась, и я продолжил:
— Но настоящая победа ещё далеко. Да, Москва наша, но на юге верные Екатерине войска разворачиваются в нашу сторону. На севере, в Петербурге, царица шлет депеши европейским государя, прося о помощи. А потому наша война продолжается. Мне нужно ещё больше воинов вашего народа. Я разрешаю каждому десятому из вас отправиться домой и отвезти добычу. Решите сами между собой, кто поедет. Но через два месяца мне нужно, чтобы вместо каждого уехавшего приехало десять человек.
Митинговал я ещё около часа. Нахваливал храбрость и командирские качества Салавата, осознанно подкрепляя его авторитет. Рассказал кусок плана по захвату городов центральной России, что без кавалерии невозможно. И в целом настроение башкир изменил в нужную мне сторону.
Выплеснув эмоции, разбираться с душегубами я уже передумал. Не царское это дело. Накрутил хвост Подурову с Овчинниковым и отправил их крепить дисциплину в войске. А сам поспешил обратно в Кремль, где меня ждала встреча с Кулибиным.
Разговор мы начали за накрытым столом в трапезной Теремного дворца. Обстановка располагала, и потому начали мы «за жизнь».
— В Москве я, царь-батюшка, уже с месяц как. Со всем своим семейством. Выправил в академии бессрочный отпуск для поправления здоровья и богомолья, да и поехал. По монастырям-то и правда проехались, но все больше тебя на Москве ждали.
Порасспрашивал я и о житье-бытье мастера в Петербурге. Действительно, его угнетала спесь придворных, с которыми приходилось общаться, и высокомерие ученой публики из академии. А ещё больше — страх власть имущих перед любыми новинками, не имеющими аналогов в «благословенной Европе». Что особо проявилось в истории с однопролетным мостом через Неву.
— На третий вариант модели моста мне денег не выделили. И велели до окончания войны с туркой и до подавления бунта, — тут Кулибин поперхнулся, смутился, виновато глянул на меня и развел руками. — Ну, так в Питере говорят.
Я жестом показал, что, мол, понимаю и не сержусь.
— В общем, не нужны им мосты, — закруглился мастер.
— А для меня построишь? Через Москву-реку.
— Отчего же не построю. Построю, конечно. Она и поуже Невы будет. Та-то у Адмиралтейства больше ста саженей будет, а Москва река меньше пятидесяти. Да и нет потребности парусники пропускать, так что все будет проще, быстрее и дешевле.