Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
И с этими словами закрыл калитку. Настасья тяжело вздохнула и отправилась прочь. Она перешла мост через Клязьму и свернула налево в сторону леса. Там, укрывшись стеной деревьев от дороги, она принялась искать ягоды. На ее радость, малина уродилась, и спустя несколько часов острый голод отпустил женщину. Напившись из родника, она снова отправилась в Тарасовку.
На этот раз село не выглядело сонным. Кроме обычных телег и пешеходов, туда-сюда сновали казаки. Калитку снова открыл прежний детина и сразу в лоб заявил ей:
— Хозяин велел гнать тебя взашей. Так что уходи. Не вводи во искушение.
Калитка захлопнулась, и по щекам женщины потекли горькие слезы. Она отошла чуть в сторону и, тихо рыдая, принялась ждать самого хозяина дома.
Ждать пришлось долго. Несколько раз в дом входили люди, но сам купец не показывался. И вот наконец заскрипели ворота и на улицу чинно-благородно вышла процессия. Пожилой купчина с супругой, три великовозрастных сына и некоторое число челяди.
Настасья бросилась в ноги купцу и ухватила его за сапог.
— Сжалься, Илья Прокофьевич! Пропадаю я! Помоги! Памятью мужа моего заклинаю.
Купец пытался вырвать свой сапог из рук женщины и шипел при этом:
— Иди прочь, дура! Отпусти. Не должен я тебе ничего!
К возне подключились сыновья купца и оторвали Настасью вместе с сапогом от ноги отца, уронив его при этом. Купчина валялся в пыли и громко матерился. Сыновья вдвоем не без труда удерживали истошно верещащую женщину, рвущуюся к своей цели. А вокруг ржали люди и даже лошади.
Вдруг как гром среди ясного неба раздался пистолетный выстрел. Все замерли и замолчали. Прямо на дороге стоял самозванец в окружении своих телохранителей. В руке старшего из охранников дымился пистолет.
— Чего это вы учинили, православные? — с улыбкой спросил Пугачев, обводя взглядом семейство купца и женщину. Вдруг его взгляд замер на ней, и на лице промелькнуло узнавание.
— Настасья Григорьевна? — уточнил он.
Женщина кивнула и без сил опустилась на колени. Купец, судорожно перематывая портянку и впихивая ногу в сапог, торопливо заговорил:
— Государь-батюшка. Прости нас, неразумных. То дела наши, пустяковые. Ушей царских совершенно недостойные. Ты же сукновальни мои желал посмотреть, так я готов все показать. Прошу, царь-батюшка, за мной…
— Погоди, купчина, — остановил его самозванец, — сначала расскажи суть сего дела.
И он указал на женщину. Купец скривился.
— Ну, что ж не сказать. То жена одного купчика покойного, Ростоцкого Филиппа. Лет пять назад он вошел своим капиталом в нашу с Ситниковым фабрику плащеного золота и серебра. На тот капитал мы ему исправно долю начисляли из прибылей. А когда он помер, то и вдове его також. Да вот беда нынче с этой фабрикой. Ведь заказчиками у нас в основном дворяне были. Это для них мы золотую канитель тянули и сусальное золото отбивали. А теперь заказчиков нет, прежние заказы никто уже не оплатит, долги не вернет. Я сам на Болотной смотрел, как голова Вяземского в корзину упала, а ведь он нашему товариществу полторы тысячи должен был. Так что никаких денег у меня для Ростоцкой нет.
Самозванец поскреб щеку и взглянул на небо, на купца, на женщину, исподлобья глядящую на него.
— А велика ли доля? И каков общий капитал был?
— Сто рублей доля, а всего пятеро купцов скидывались. Вкупе на восемьсот рублей.
Пугачев улыбнулся.
— А выкуплю-ка я ее долю в товариществе. А там, глядишь, и с заказами помогу.
— Благодетель ты наш! — повалился на колени купец, и следом за ним его домочадцы. Пока они славословили, молодой секретарь царя извлек из седельной сумы пару увесистых мешочков. Пугачев взял их и подошел к Ростоцкой.
— Настасья Григорьевна, вы не против сделки? — спросил он.
Женщина, не в силах открыть рот, несколько раз кивнула головой.
— Ну тогда я выкупаю вашу долю. Желаю вам удачи.
И с этими словами он протянул ей мешочки.
Ростоцкая приняла их и прижала к груди. Купчина с семейством уже поднялись и, увидев готовность царя продолжать путь, засеменили периодически кланяясь.
Через минуту она осталась почти в одиночестве, если не считать многочисленных зевак, что наблюдали происходящее. Страх проник в сердце женщины. Она еще крепче прижала мешочки к груди и быстро двинулась в сторону ближайшей церкви.
Там она попыталась упрятать деньги, но увесистые мешки не так-то просто было приладить. Шутка ли! Пять фунтов серебра. Тогда она оторвала от нижней юбки полосу ткани и, привязав мешки, повесила их на манер коромысла, зафиксировав в районе груди. Бюст у нее теперь стал крайне внушительным, но, по крайней мере, мешочки не норовили упасть.
Горячо помолившись Богородице, Наталья поспешила прочь из Тарасовки в сторону Москвы.
Но злоключения ее на этом не закончились. Не прошло и часа, как перед ней резко осадила коней пара казаков.
— Она! — воскликнул один из них.
А второй ловким движением подхватил ее и уложил перед собой на спину коня. Всадники погнали коней в лес и по мере удаления от дороги скорость движения уменьшали. В конце концов они остановились и скинули пленницу на землю.
— Деньги давай, — просто и буднично потребовал один из них.
Она замотала головой и прижала руки к груди. Тогда второй молча ударил ее кулаком в висок. Свет померк.
Когда она очнулась, то увидела, что платье на ней разорвано и мешочков с деньгами нет. Долго она сидела под деревом и скулила от тоски. Голова страшно болела. Подташнивало. Потом она кое как поправила одежду и побрела по лесу куда глаза глядят, ибо где тракт, не могла сообразить.
К сумеркам она вышла на стук топоров. Группа с десяток солдат, судя по всему, заготавливала лес. Увидев её, солдатня побросала работу и обступили женщину.
— Ах, какая баба! Сразу видно, городская!
— А давайте ее оприходуем, мужики. А то страсть как охота.
Одобрительный гул прервал голос солдата с нашивками на рукаве.
— А ну, стой. Напомнить вам, что по уставу полагается за насилие над женщинами?
Народ приуныл и даже отступил от Ростоцкой.
— Но вот по взаимному сговору устав баб иметь не запрещает, — и, повернувшись к Настасья, солдат протянул ей пятак, — ты же не против солдатикам помочь? А, красавица?