Русский бунт. Шапка Мономаха
Шрифт:
— Ах ты ж! Дьявол! — выругался Разумовский. — И что теперь?
— Ну, офицеров, у которых семьи в заложниках, я перетасовал и свел их всех в четыре полка. Считаю их самыми ненадежными и в первую линию ни в коем случае не поставлю. Но это разве решение. Прочие офицеры уже тоже в курсе, почему я так сделал. Кто-то донес до них. И я не могу поручиться в их твердости в решающий час.
Выпили, помолчали.
— Кроме того, армия ропщет и из-за союза с крымчаками. Ясное дело, что у нас легкой кавалерии почти не осталось, как дончаки и запорожцы дезертировали. Но я бы своей волей никогда буджакскую орду, крымчаков да ногайцев, на Русь не позвал. Без меня решили. Сахиб Герай еще прилично себя ведет и его люди службу несут исправно. Но вот ногаи ничего кроме грабежа знать не хотят.
— Все правильно государыня делает. Если набег пойдет, Пугачу придется значительную часть своих конных сил на это отвлечь. И, стало быть, тебе же легче будет его бить.
— Умозрительно да! А на деле, — Румянцев еще глотнул, — в солдатской среде разговоры нехорошие усилились. Что, дескать, немке Русь не мила, и она ее целиком готова сжечь, лишь бы власть не потерять. И что тут возразишь? С таким трудом дисциплину укрепили. Посулами и угрозами к порядку привели всю армию. Подсылов Пугачевских десятками ловили и вешали. И вот на тебе.
Разумовский допил бокал и потянулся за трубкой.
— Я, Петр Александрович, по секрету тебе скажу, что если господь будет милостив, то, может, и не будет битвы. Я в Москву человека послал, который смерти не боится, а Пугачева ненавидит люто. Он вместе с дезертирами туда отправился, так что за своего вполне сойдет. И будет он искать случая самолично порешить самозванца.
— Ну, помоги ему господи! — перекрестился фельдмаршал. — Если он сможет, то всех нас спасет. Ну а мы пока свою работу делать будем. Войско уже все прошло. Надо уже и догонять его. Так что завтра прощаться будем. Так что ты уж больше вина не выставляй.
— Да как же так. Что люди скажут. Что я скупердяй? Или что закрома у меня опустели? — наигранно возмутился Разумовский.
— Скажи, что я приказал. Всё-таки я тут над всеми главный. Даже над тобой, Кирилл Григорьевич, — добавил фельдмаршал, вставая из кресла.
— Ну коли ты приказал!
Хозяин дворца рассмеялся и встал вслед за гостем.
— Пойду я почивать, — сказал Румянцев.
— Девку тебе прислать?
Фельдмаршал задумался и кивнул.
— Давай. А то черт его знает, когда в следующий раз доведется.
Посмеялись и расстались.
А хозяин кабинета, распорядившись насчет насчет фемины для дорогого гостя, вернулся за свой стол и вытащил письмо от русского посла в Вене князя Голицина, которое он получил днем. Следовало его перечитать повнимательнее. Начиналось оно с пышного титула, который даровала ему императрица Елизавета Петровна.
«Ея Императорского Величества гетману всея Малыя России, обеих сторон Днепра и войск запорожских, действительному камергеру, Академии наук президенту, лейб-гвардии Измайловского полку подполковнику, орденов святого Александра, Белого Орла и Святой Анны кавалеру, графу Кирилу Григорьевичу Разумовскому…»
Он отложил письмо и потянулся к трубке и кисету.
«Так мне уже давно не писали, — думал он. — С тех пор как Екатерина упразднила гетманщину. Хитрая лиса Голицин знает это прекрасно, и, следовательно, такое вступление неспроста».
Он попыхал трубкой, раскуривая её, и продолжил читать.
«Верно и усердно неся свою службу при дворе их императорских величеств Марии Терезии и Иосифа Второго, я имел возможность встретиться с одной молодой особой, называющей себя дочерью покойной государыни нашей Елизаветы Петровны. Якобы рождена она была в результате тайного брака между оной и вашим достойным братом Алексеем Григорьевичем».
Разумовский опять отложил письмо.
— «Здесь Голицин сообщает, что авантюристка эта принята при венском дворе и бравирует там своим якобы происхождением. При полном попустительстве как венских властей, так и самого посла. Он якобы ничего ни про какой брак Елизаветы не знает. Шельма».
Хмыкнув, он продолжил читать.
«Дама сия, называющая себя Елизаветой, княжной Владимирской, своими нарядами в русском стиле даже сумела оказать влияние на женскую моду при императорском дворе. Ликом своим и живостью характера она вполне походит на покойную императрицу, но документальные свидетельства, кои она предъявляет, видятся мне неубедительными, в отличие от не критично настроенных вельмож венского двора, ослепленных ее красотой.
По известным причинам мне приходится действовать осторожно в отношении неё, и потому я в целях установления истины обращаюсь к вам, любезный Кирилл Григорьевич, с просьбой пролить свет на обстоятельства якобы имевшего место законного брака вашего брата и на возможные плоды этого брака, коли все это действительно имело место. Буду рад любому вашему ответу.
С глубочайшим почтением прощаюсь. Всегда преданный вам друг, князь Дмитрий Михайлович Голицин. Писано в Вене 10 июня 1774 года от Р.Х.»
— По известным причинам, значит… — пробормотал Разумовский.
Ну что же. Причина ему была известна. Немка на трон реальных прав не имеет, и даже если Пугачева удастся извести, бунт это успокоить не сможет. А вот законная наследница по прямой от Петра Великого линии будет как нельзя более кстати. Вот только одна незадача. Сам Разумовский прекрасно знал, что настоящая дочь Елизаветы под именем монахини Досифеи сидит взаперти в стенах московского Ивановского монастыря. Он регулярно передавал ей деньги, которые та тратила в основном на украшение церкви и милостыню.
Бывший гетман встал, открыл потайную дверцу и отпер скрытый за ней железный ящик, вмурованный в стену. Оттуда на стол был перенесен большой ларец, заполненный бумагами брата.
Кирилл перебирал письма Елизаветы, перевязанные цветными ленточками. Дарственные от нее на земли и крестьян. А вот и выписка из метрики о бракосочетании в 1742 году, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы, рабов божьих Алексея и Елизаветы. И вторая выписка — о рождении в 1746 году девочки, нареченной при рождении Августой.