Русский диверсант

Михеенков Сергей Егорович

— Что будем делать с немцами, Курсант? — Нелюбин снял с палки ведро и прикрыл его сверху тряпицей.

— В костер больше не подбрасывай. Хватит. Демаскирует. — Воронцов встал, взял с пенька котелок, вытащил из-за голенища ложку и принялся хлебать нелюбинский кулеш. — Спасибо, Кондратий Герасимович. Продукты вы не попортили. А с голодухи очень даже вкусно.

— Ну, конечно, не ротный повар, но при котле, в наряде, бывать случалось.

— Главное, не отощаем. Может, так и доберемся до своих. Лесами. А там где-нибудь дырку найдем.

Проскочим.

— Так что с немцами? Ребята на них косятся. Боюсь, ночью порежут.

— Немцев с собой поведем. Сдадим как пленных. Зачтут. За них Петров головой отвечает.

— Может, этот пьяница ихний лейтенанта нашего выходит.

На хуторе, вопреки первоначальному намерению выступить к фронту следующим же вечером, они простояли еще несколько дней. Назавтра в полдень лейтенант Горичкин встал на ноги и, держась за притолоку, выбрался из бани. За ним следом вышел немец. Ноги лейтенанта тряслись. Немец его поддерживал.

Вечером Воронцов приказал командирам отделений построить людей. Возле колодца взвод выстроился в одну шеренгу. Полевкин стоял в строю босиком.

— Рядовой Полевкин, выйти из строя. В чем дело? Где ваши сапоги?

Полевкин под смех взвода сделал шаг вперед. Боец понуро стоял перед Воронцовым, головы не поднимал.

— Да проиграл он свои сапоги в карты!

— Картежник, ектыть!

— Это правда, Полевкин? — Воронцов окинул взглядом шеренгу и тут же увидел сапоги Полевкина. — Я спрашиваю, это правда?

— Так точно, — пробормотал боец и снова опустил голову.

— Рядовой Золотарев, выйти из строя!

Немецкие сапоги Полевкина шагнули вперед. Золотарев был из группы присоединившихся в лесу. В штатском пиджаке в синюю полоску, в такой же штатской кепке, которую носил с шиком, как носят блатные. Держался он так, как будто только что услышал приказ о выдаче ему новых брюк в такую же искрящуюся полоску.

— Золотарев, чьи на вас сапоги? Полевкина?

— На нас мои сапоги, гражданин начальник. А чьи они были утром, я уже не помню. Желающих перекинуться в стирки было много.

— Ты, Золотарев, со мною-то в свою игру не играй. Снимай давай сапоги.

— Ты что, гражданин начальник, я их честно выиграл. Вот, все — свидетели.

— Золотарев, ты здесь не в воровской малине, а во взводе Красной Армии. И жить, и воевать, если придется, ты будешь по Уставу Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А значит, законы здесь буду устанавливать я, ваш командир. За неисполнение приказа — по всей строгости военного времени…

— Сапоги я, конечно, сниму. Но это, имей, начальник, в виду, не по понятиям.

— Золотарев, у вас сейчас есть выбор: либо остаетесь во взводе, либо идете самостоятельно. Передайте командиру отделения винтовку и патроны и можете быть свободны.

Шеренга замерла. Золотарев оглянулся на свое отделение. Воронцов знал, что рискует. Золотарев, какой он ни есть, не остался на дороге. А ведь большинство остались. И в дозоре он сидел без оружия,

не испугался, не ушел в лес. Если он сейчас бросит винтовку, то не исключено, что с ним пойдут и его дружки, а это означает, что отряд распадется. А если отряд распадется, неуверенность охватит и тех, кто останется с ним.

Золотарев крякнул, сел и быстро разулся.

— Забирай, фраерок, свои шкары. Они мне жмут в деснах, — с легкой ухмылкой сказал Золотарев и швырнул сапоги к ногам Полевкина.

— Ты, Золотарев, особо не блатуй. В бою свою удаль покажешь. Такие, как ты, знаешь чем под пулями пахнут?

— Мы, начальник, в бою еще не были. И под пулями друг друга еще понюхаем. Я ведь тоже не пальцем деланный. И зря ты, командир, мне такую правилку устроил. Могли бы и по-хорошему договориться.

— Мне с вами, Золотарев, договариваться не о чем.

— А как же мы дальше жить будем? А?

— По уставу, Золотарев. По уставу. А сейчас — кру-гом! Стать в строй! — И Воронцов тут же окликнул Нелюбина: — Кондратий Герасимович, у нас в обозе нет лишней пары обуви для рядового Золотарева?

— А куда он свою пару дел? — тут же отозвался Нелюбин. — Кулеш мы сегодня из кирзы не варили. А лишней обужи у нас нет. Пока не обзавелись.

— Слыхали, Золотарев?

— Так точно.

— А теперь слушайте все! Оружие, снаряжение и имущество, включая одежду и обувь, беречь как достояние всего взвода. Разутые и раздетые будут направляться в обоз для исполнения работ и обязательств, не связанных с выполнением боевых задач, и несения караульной службы. Оружие у таких бойцов будет изыматься и передаваться более дисциплинированным. Кондратий Герасимович, когда будет готова баня?

— Баня вытоплена, — доложил Нелюбин. — Вода нагрета. Через полчаса, когда выдохнется угар, можно будет заходить первой пятерке.

Взвод колыхнулся и загудел радостным гудом.

— Время помывки каждой смены — сорок минут, — объявил Нелюбин и начал по списку формировать смены.

— А немцев мыть будем? — спросил боец Куприков. Он снова нахлобучил на голову свою каску. Днем она использовалась в качестве котелка, следы использования боевого снаряжения не по назначению не были удалены. И это вызвало гнев командира отделения. Когда взводный дал команду «вольно-разойтись», младший лейтенант Нелюбин задержал свое отделение и с минуту грозным взглядом испепелял владельца каски.

— Рядовой Куприков, — наконец сказал Нелюбин, — сейчас же сымите с головы свой чугун и отдрайте его до девственной чистоты. Через полчаса проверю. Вначале проверю каску, а потом только, Куприков, получишь разрешение на баню.

— Эх, товарищ младший лейтенант, опять я виноватый. Винтовку мне не дали. Котелком тоже обнесли. Насчет девственности тоже…

Отделение потонуло в дружном хохоте.

— Исполняй приказ, Куприков. Не пререкайся, как последний разгильдяй. Не зли меня. Винтовку ему не дали… В бою возьмешь! Сам!