Русский флаг
Шрифт:
Маша почувствовала, что эта сильная девушка с душевным грудным голосом может поднять ее, как ребенка, и унести отсюда.
"Неужто не хватит сил?
– испуганно пронеслось в голове у Маши. Неужто я отступлю теперь, почти достигнув желанной цели?.."
– Я к лейтенанту Максутову, - сказала Маша растерянно и, заметив Дмитрия, двинулась ему навстречу.
Дмитрий воспользовался короткой передышкой, чтобы вернуться к Маше. Безотчетно обрадованный в первое мгновение ее появлением на батарее, он затем ужаснулся и решил во что бы то ни стало выпроводить Машу.
И теперь, глядя в бледное лицо девушки, в ее расширившиеся не то от страха, не то он напряжения глаза, он заговорил торопливо и участливо:
– Как можно этак, Машенька?! Что за несчастная мысль пришла вам в голову?!
– Он схватил Машу за руку и затем, словно очнувшись, отступил на шаг и сурово оглядел девушку.
– С какой стати вы на батарее?
– Я хочу помочь вам, Дмитрий Петрович!
– Маша победила робость и отвечала уже уверенно.
– Какая чепуха!
– воскликнул было Максутов.
– Простите ради бога... Вы ничем не поможете, и вас непременно убьют... Здесь есть помощницы, уже два часа как я гоню их с батареи, - солгал он, - и ничего. Не подчиняются!
– Он недовольно пожал плечами.
– И я не подчинюсь, - Маша вызывающе, упрямо посмотрела на лейтенанта.
Он не успел ответить: дела снова заставили забыть о Маше. Впрочем, он не совсем забыл о ней. Опершись на орудийный станок, он написал коротенькую записку аптекарю Лыткину. Харитина дала ее одному из раненых, которого должны были срочно доставить в госпиталь. По мимолетному кивку Максутова в сторону Маши Харитина поняла, каково содержание записки, и с готовностью исполнила поручение. Наклонившись над раненым матросом, она ласково попросила не забыть о записке.
Харитина пожалела было Машу, встретив ее растерянную, испуганную, но теперь, когда барышня, справившись со страхом, приглядывалась ко всему на батарее, она почувствовала, как вырастает между ними стена враждебности. Харитина была здесь как дома. С ней здесь и Удалой, вопреки тому, что их разделяют ревущие пушки, бастион, залив... Даже лейтенант Максутов, к которому она не решилась бы подойти ни на плацу, ни в церкви, где все едины перед богом, ни на тихой улочке Петропавловска, - тут казался ей простым и доступным. Без Маши батарея была своим, родным миром, - пришла эта красивая, вздрагивающая от выстрелов девушка, и возникло тоскливое ощущение пустоты.
Но огорчение Харитины длилось недолго. Не прошло и получаса, как на батарее появился Лыткин и увел с собой дочь. Маша хотела спорить, окликнула занятого у пушек Максутова, взглядом умоляя его о помощи, но он даже не посмотрел в их сторону.
В госпитале Маша заявила, что не тронется с места и никто, даже Ленчевский, не заставит ее покинуть защищенное горой здание, в котором помещалась и аптека.
На столе, около аптекарских весов, среди облаток, порошков и склянок, Маша увидела записку Максутова.
"Любезный г. Лыткин, - писал лейтенант.
– Ваша дочь на батарее. Уведите ее, с меня хватит англичан и французов. М а к с у т о в 3-й".
Маша опустилась на низенький сушильный шкаф и, разрывая записку на мелкие кусочки, со злостью шептала:
– Третий, третий, третий!
III
В четыре часа дня на "Авроре" все были серьезно обеспокоены судьбой батареи Максутова. Огонь усиливался, будто "Форт", "Пик" и "Президент" торопились расстрелять обременяющие их запасы ядер и пороха.
Батарея почти не отвечала. Впору высаживать десант и захватить расстрелянную позицию. Уже больше часа нет донесений от Дмитрия Максутова.
Изыльметьев приказал нагрузить катер запасными зарядами для батареи. Иеромонах Иона, считая выстрелы пушек Максутова, то и дело сбивался и называл фантастические цифры. Хотя Дмитрию Максутову для его одиннадцати орудий было дано пороху больше, чем всем остальным батареям вместе, его запасы давным-давно должны были иссякнуть - батарея действовала больше восьми часов.
Подвоз пороха по Петропавловской бухте представлял смертельную опасность и требовал большого искусства от гребцов и командира катера. Большая часть пути проходила по открытому зеркалу бухты, на виду у неприятеля, который тотчас же поймет цель дерзкого предприятия. При прямом попадании погибнут и люди и порох; если же катер будет только опрокинут водяным валом от взрыва, Петропавловск лишится части пороха, которого и так едва ли достанет.
Кого послать?
Изыльметьев оглядел окружающих. Все понимали, какой вопрос решает капитан, и ждали, кто с готовностью, кто с замершим от волнения дыханием.
Александр Максутов? Пожалуй... Он достаточно расчетлив. Но от этой мысли Изыльметьев отказался. Кто знает, сколько дней продлится оборона, какие еще сюрпризы в запасе у Прайса. Нужно беречь офицеров, способных командовать батареями и самостоятельными партиями. Гаврилов ранен. Чем закончится день у Дмитрия Максутова, уцелеет ли он?
Боцман Жильцов? Изыльметьев задержался на его широком морщинистом лице. Кольнула неприятная мысль:
"Жильцов боится! Чувствует на себе мой взгляд, крепится, но не может скрыть страха".
Изыльметьев вспомнил неизлечимое пристрастие Жильцова к линькам, его непостижимое умение отравлять дружественную атмосферу на фрегате.
Капитан перевел взгляд на Пастухова.
У мичмана в глазах тоже страх, но совсем иной: боязнь, что на катер пошлют кого-нибудь постарше. Волнение исказило его большеротое лицо такой трогательной гримасой, что Изыльметьев тотчас же приказал:
– На катер назначаю мичмана Пастухова. Жильцов!
– окликнул он.
– Слушаюсь!
– Отправишься с гребцами на катере.
– Изыльметьев погладил усы. Дело важное, гляди, братец, в оба!