Русский флаг
Шрифт:
– Зачем выезжать зимой, в самое неудобное время? Прихоть Завойко?
– Нет, это наиболее удобное время, - Зарудный отвечал терпеливо, как учитель на вопросы ученика.
– Экономическая необходимость?
– Выгоды края, а значит, и экономическая необходимость. Купцы именно зимой предпринимают разбойничьи набеги на деревни и острожки. Где не удается обманом, пускают в ход вино, угрозы, насилие. Только упустишь из виду этих молодчиков - непременно случится беззаконие. Жил тут у нас один камчадал, вы сына его, Ивана Афанасьева, знаете. Не пришелся он по нраву приказчикам тагильского купца Брагина, они и убили его. Да, не удивляйтесь, убили - и концы в воду. Подкупили исправника, чтоб повез Афанасьева в Петропавловск: судить, дескать, за то, что мешает правильному торгу. Поехали вчетвером: два приказчика, исправник и Афанасьев - каждый на своей упряжке, - а прикатили сюда без камчадала, втроем. Вместо него казенная бумага: мол, Афанасьев вину свою признал и отпросился домой. Сжалились, говорят, отпустили, вот и расписка его. Расписка!
– воскликнул Зарудный с неостывшей горечью.
– А человек пропал, как под землю ушел. Завойко сына его в портовые мастерские взял. Да человека этим не воскресишь.
– Зарудный неловко сел на краешек стула.
– А в нынешнее военное время можно ждать всяких сюрпризов: нет такой низости, перед которой остановится купец или приказчик. Народ все коростолюбивый, жестокий. Их надобно в узде держать.
За стеной завозилась Облизина. Настя тихо выскользнула из комнаты.
– Как же вы можете повлиять на эту орду?
– удивилась Маша. Приезжаете вы в острожек, а их уже и след простыл.
– Бывает и так, - Зарудный говорил отрывисто, чувствуя странную стесненность.
– Но чаще купец трусит, боится.
– Значит, вы отправляетесь в военную экспедицию?
– Похоже.
– Странный вы человек, - сказала Маша задумчиво.
– Вернетесь домой и снова один. Много друзей, а все один, один...
– И вдруг тревожно: - Хоть бы на меня, недостойную, внимание обратили.
Зарудный поднялся со стула, заслонив собой лампу.
– Не шутите этим, Маша!
Тень упала на лицо Маши, и Зарудный не заметил мелькнувшего в ее глазах испуга.
– Я не шучу, - ответила Маша, бледнея. Она вся подобралась, съежилась на кушетке.
Зарудный шагнул вперед и заговорил сбивчиво, горячо, забыв о вдове и о Насте, беседующих за стеной:
– Если вы все-таки шутите, Машенька... это злая, жестокая шутка. Я странный человек, может быть. Я часто и сам вижу это... Но я люблю вас, люблю больше жизни... Полюбил давно и не могу не думать о вас, и не могу потерять вас...
Маша закрыла глаза. Сейчас он сделает еще один шаг - и она не пошевельнется, не оттолкнет его. Каждый удар сердца отчетливо отдавался в напряженном теле.
Но Зарудный опустился на пол у низкой кушетки и уткнулся лицом в колени Маши. Ее руки торопливым движением легли на голову Зарудного; можно было подумать, что Маша испугалась чего-то, хотя она бережно прижимала ладонями его жесткие волосы.
– Это счастье...
– шептал Зарудный.
– Жизнь моя, любовь моя, светлая, единственная...
Он порывисто поднял голову, схватил руки Маши, целовал их, прижимал к разгоряченным и влажным щекам.
Девушка почувствовала себя виноватой, пристыженной. Она казалась сама себе нищей. Чем ответить на большую любовь, которой ей самой, может быть, не суждено никогда пережить? На такие чувства способны не все. Зарудный лучше других, ей хорошо с ним, но разве этого достаточно? Он отдает ей всего себя, в его представлении Маша стоит где-то высоко, она лучше, чище, умнее других; она - жена и возлюбленная, друг и советчик, судья, справедливость, счастье... Маша чувствовала, как высоко вознес ее Зарудный, не умеющий любить иначе, и тот же инстинкт говорил ей: "Берегись, тебе нечем будет ответить ему".
– Я не шучу, - повторила Маша спокойным тоном, который заставил Зарудного выпрямиться.
– Это вырвалось неожиданно, вдруг... но я не шучу, Анатолий Иванович... Встаньте, сейчас вернется Настенька...
– Пусть, я не стыжусь своих признаний... своего счастья, - добавил он без прежней уверенности.
– Встаньте, - настойчиво повторила Маша и спустила на пол ноги в меховых чулках. Зарудный виновато поднялся.
– Подождите еще немного... и все само собой решится. Хорошо?
– Спасибо!
– воскликнул Зарудный, сжимая ее пальцы.
Маша почувствовала прикосновение железного кольца.
Неловкость длилась лишь несколько секунд. Вернулась Настя, в комнату ввалились Пастухов, Попов и Вильчковский.
С наступлением зимы вокруг Зарудного составился небольшой кружок. У Завойко становилось тесно: офицеры с "Авроры", "Оливуцы" и трех транспортов образовали многочисленное по камчатским масштабам общество, с трудом помещавшееся в доме губернатора. Пришлось завести еще два стола для карт - любители виста составили слишком обширное сословие, полное презрения ко всем другим средствам человеческого общения.
Молодежь искала другого. Хотелось попеть на свободе, не стесняясь присутствием начальства и старших офицеров, поспорить о книгах, узнать как можно больше о крае, который благодаря военным обстоятельствам навсегда вошел в их жизнь.
Все это они нашли у Зарудного: простую, радушную хозяйку, приученную покойным мужем к мысли, что в мире только и есть значительного, что мундир, табак и офицерская вольница; хозяина, знавшего край не хуже своей комнаты; задушевную гитару. Сюда перекочевали лучшие книги и журналы из фрегатской и портовой библиотек; тут высшим авторитетом и судьей стал Вильчковский, и сам помолодевший в кругу молодежи; тут часто упоминали Герцена, Белинского, Гарибальди, чьи имена привели бы в смятение благонамеренных гостей Юлии Егоровны.
До наступления обильных снегопадов у Зарудного собирались редко. Офицеры участвовали в строительстве укреплений. В короткий срок петропавловцы построили девять батарей на пятьдесят четыре пушки, с соблюдением новейших правил фортификации. Батареи, устроенные с большим искусством, из крепко переплетенных фашин, с прочными траверсами, с максимальным углом обстрела, окопали рвами и соединили крытыми ходами. Работали с рассвета до наступления ночи, азартно, увлеченно, словно неприятель мог прийти не через полгода, а завтра-послезавтра. К середине ноября основные работы продвинулись далеко. А затем начал падать снег, настойчиво, непрерывно. Орудия пришлось укрыть старыми парусами, на которых вскоре уже лежал метровый пласт снега.
Пастухов и мичман Попов зачастили к Зарудному, но особенно сблизился с ним Вильчковский. Доктор похудел, исчезла болезненная одутловатость лица, от частых прогулок к горячим ключам в долине реки Паратунки оно загорело и стало более молодым. Он носился со всевозможными планами ученых изысканий, шумел, весело поблескивая глазами из-за тонких стекол очков. Вильчковский проявлял большой интерес к жизни декабристов в Сибири и часто обвинял Зарудного в лени.
– Поймите же, - тормошил он Зарудного, схватив его руку и рассматривая кольцо почему-то со стороны ладони, будто изучая "линию жизни" собеседника, - ведь неслучайно именно к вам в руки попал этот талисман, неслучайно судьба одарила вас наблюдательностью, умом и поставила на вашем пути страдальцев России. Напишите о них, обязательно напишите! Всякая несправедливость должна предаваться гласности, мужественный подвиг послужит образцом для многих. Мы прозябаем в косности, а ведь пора закричать: "Господа хорошие, довольно! Воздуху! Воздуху!"