Русский флаг
Шрифт:
Услыхав ответ приказчика, Семен подошел к нему.
– На черной земле белый хлеб родится, - сказал он.
– Потрудись, человек хороший, потрудись и узнай. Не больно важная ты птица.
Краснощекий, сутулый и словно перекошенный сильным ударом приказчик дернул плечом.
– Не знаю.
– Узнай!
– настаивал Семен.
– Смотри, как кланяется, какое почтение твоему русскому имени! Протянул бы ручку, барин...
Обозленный приказчик сунул руки в карманы. Твердый кулак Семена коснулся его носа.
– Эх ты, животная... Рожа, значит, не нравится? Вот я подержу тебя за ноги над водой, полюбуешься на свою морду!
Удалой дружелюбно потряс необъятную ладонь негра, и с той поры между ними установились дружеские отношения. Странная пара обращала на себя общее внимание: негр, скаливший крупные белые зубы, и щербатый светлоглазый русский матрос, заросший золотой щетиной. Оба охотно смеялись: Семен - по обыкновению беззвучно, всем лицом, Глэд Стоун гулко, с легким дребезжанием, будто мощные мехи его легких где-то дали трещину.
Семен любил песни, доносившиеся с берега. Особенно в вечерние часы, когда прохладный воздух лучше пропускал монотонную, тоскливую мелодию.
Однажды, когда запели близко, на лодке, которая огибала корпус "Форта", Семен спросил у Глэда, о чем поют гребцы.
Кузнец закатил глаза, сверкая белками.
– О! О-о!
– только и сказал он.
Но Удалой пристал к негру, и тот, наклонясь к белым, выгоревшим на солнце волосам Удалого, прошептал:
– Они поют о свободе! О!
– Он приложил палец к толстым губам.
– О, свобода! О, свобода!
– начал он нараспев, вторя певцам в лодке:
...осени меня, свобода!
Лучше, чем рабом мне жить,
Чтоб меня похоронили.
Лучше мне лежать в могиле
И свободным быть...
– Это-о песню, - сказал он совсем тихо, произнося букву "у" как протяжное "о", - поют негры, когда нет белых. Когда сло-ошает белый плохо, о!
– Ладная песня, мастер!
С той поры отношения их стали еще ближе. После рассказов кузнеца Удалой перестал удивляться поведению приказчика. Вся история молодого штата Калифорния прошла на глазах у наблюдательного кузнечного мастера Глэда Стоуна. Белые, конечно, не интересовались его мнением, но это не мешало Глэду ликовать, когда в 1849 году поселенцы Калифорнии избрали конвент и выработали конституцию, запрещавшую рабство.
– Калифорния послала прошение в конгресс, - грустно сказал негр. "Примите нас в союз, мы свободный штат". Праздник был у черных и у белых друзей, праздник. Но юг сказал: "Нет". Белый плантатор взял в руки ружье, и президент в большом доме в Вашингтоне подумал: "Хорошо, пусть будет штат Калифорния и пусть не будет свободы, пусть белый не волнуется из-за негра". Конгресс дал новый закон: беглого негра нужно ловить везде и отдавать хозяину; его нужно ловить здесь, в Калифорнии, и в каждом другом свободном штате. Черные прокляли Калифорнию: пока не было прошения в конгресс, на севере не гонялись за неграми с псами. Это генерал Клэй придумал штуку, которая не снилась черным: штаты - свободные, а негр раб. Завтра может прийти в мастерскую белый и сказать: "Глэд - мой негр. И его жена - моя негритянка. И его дети - мои".
Удалой сердито посмотрел на него.
– Ты-то постоишь за себя!
– Нет, Сэми, свяжут мне руки и поведут, как скотину, через весь штат.
И не так слова кузнеца, как тоска, с которой они были сказаны, заставила Семена нахмуриться и замолчать.
От Глэда Стоуна он узнал, что на юге ежедневно подвергается истязаниям и убийству "по правилам закона Линча" кто-нибудь из негров. Минувшим летом в Виргинии хулиган Брукс изломал свою палку о голову сенатора Сумнера, противника рабства. Студенты виргинского университета в знак благодарности подарили Бруксу новую изящную трость с золотым набалдашником.
Негр часто вспоминал свою жизнь в форте Росс. Приходилось много работать. Да, масса офицер заставлял Глэда работать от зари до зари. Но он имел кусок хлеба, свою лачугу. Засыпая, он не думал о том, что его разбудят руки преследователей, лязг наручников, удар сапога в живот. Они выращивали зерно, тяжелое, золотистое, не похожее ни на рис, ни на таро. На черной руке Глэда каждое зернышко горело, как звездочка... А какой душистый хлеб пекли из него белые женщины форта Росс! "Спасибо, они научили этому и мою старуху, - иногда она балует меня светлым хлебом, и, проглатывая каждый кусок, мы вспоминаем форт Росс и белых людей из России, которые ушли на север".
Семен не успел проститься с негром. За два дня до окончания ремонта "Форта" пленных матросов спровадили в трюм, - в качестве живой рекламы подвигов французских моряков они уже сделали свое дело.
Фрегат покинул Сан-Франциско.
Снова потекли дни в полумраке трюма. Пленные не знали, куда их везут, только по усиливающейся жаре они понимали, что судно уходит на юг, с каждым часом удаляясь от берегов России.
В адмиральской каюте умирал Феврие Депуант. Вопреки всем его усилиям, надвигалось бесславие. Газеты издевались над ним. Снисходительно, с притворным сочувствием, выражали надежду, что его не постигнет судьба английских офицеров. Чувствуя, что в последний раз вышел в океан, он составил духовное завещание, обвиняя англичан в измене, Прайса - в трусости и самоубийстве, подчиненных офицеров - в бездарности, а весь мир - в несправедливом отношении к нему, контр-адмиралу Феврие Депуанту.
Французские суда пришли на остров Таити, крупнейший из островов Товарищества. Пленных матросов высадили на берег и приказали им строить вместе с таитянами каменную морскую крепость.
Матросы отказались.
– Работать не будем, - ответил Удалой офицеру.
Офицер удивился:
– Работали же на фрегате?
Дважды во время штормов пленных матросов звали наверх.
– На кораблях работать - дело другое. Работа идет вам не впрок. А крепость строить не будем. Верно я говорю?
– Верно, - подтвердил Ехлаков, не поднимая глаз от земли.
Матросов заковали в кандалы и посадили на хлеб и воду. По приказу Ла Грандиера, в распоряжение которого они поступили, пленных истязали, оставляли по нескольку дней без воды, хотя температура воздуха доходила в тени до 32°. Вскоре они стали пухнуть от голода, и однажды утром товарищи Удалого молча встали на окрик часового и, звеня кандалами, ушли на работы.
Удалой лежал, закинув за голову отекшие руки и поджав колени. В полузабытьи он слушал визгливые окрики надсмотрщиков, щелканье наручников, лязг цепей.