Русский флаг
Шрифт:
– Доеду!
– уверенно сказал Мартынов.
– Впрочем, есть еще одна приятность, - Муравьев указал на небольшой чемодан, привезенный курьером, - свезешь и награды защитникам порта. Приказ, ордена, производства.
– Сказали бы сразу, ваше превосходительство!
– расцвел Мартынов. Для такой радости я готов и жизнью рискнуть. С этим добром не стыдно явиться туда: авось не побьют меня!
Лицо Маши, темные, с лукавой искоркой глаза, маленький рот и тонкие, подвижные ноздри над ним - все то, что стало ускользать из памяти Мартынова, возникло перед ним с необыкновенной ясностью. Мартынов улыбался, раздвинув концы
– Не побьют, братец, в ножки поклонятся. Я тут было предложил эту честь молодому чиновнику из ловких, сноровистых. Представь - отказался. У него невеста, расстаться жалко.
– Хорошая невеста не каждый год случается, - рассмеялся Мартынов. Уважить надо... Невеста!
– повторил он насмешливо и все же сердечно.
– Уважил, конечно, уважил, - ответил смеясь генерал.
– А если и у тебя невеста имеется, то иди прощайся. Завтра с рассветом в дорогу!
– Хоть и сегодня, ваше превосходительство! Я убежденный холостяк.
На следующий день еще затемно Мартынов в сопровождении нескольких казаков тронулся в дорогу. Приказом Муравьева он был назначен камчатским начальником. Проезжая через городские ворота, он весело поклонился темневшему в стороне каменному кресту.
Максутов приехал только в конце января. Передал Муравьеву пожалованный ему орден Александра Невского и письмо великого князя. Генерал-губернатор вскрыл пакет и, сдвинув рыжеватые брови, впился в письмо. Он волновался. Письмо может принести ему удовлетворение и относительный покой, а может и положить начало новому спору, новому конфликту с Петербургом.
Постепенно складки на лбу разгладились и лицо приобрело обычное выражение насмешливого упорства, настойчивости и полупрезрительного, полуиронического отношения к окружающим. Осторожные, дипломатические фразы письма развеселили Муравьева. Неужели понадобилось полтора месяца, чтобы написать это письмо, полное уклончивых советов, осторожных настояний и вопросов?
"Ваше превосходительство полагаете укрепить для будущего лета Камчатку..." - перечел Муравьев. Злое лицо снова сморщилось, мягкая ладонь прижала письмо к столу.
– "Не "полагаю", а "полагал"! Полагал, пока не прошли все сроки, пока вопрос не попал на высочайшее рассмотрение! Полагал, ваше высочество, а ныне не полагаю!.." - "...для чего потребуются большие усилия и неимоверные труды, результат коих еще весьма сомнителен. Если неприятель решится действовать в превосходных силах, высадит порядочный десант, то едва ли все меры, которые мы в состоянии будем принять, будут достаточны для отражения его; если же он подобного нападения не предпримет, то все усилия наши не будут нужны и составят нам лишний расход..."
Лишний расход! Кто пишет ему? Сибирский купчина, толстосум Бенардаки, санкт-петербургский банкир или великий князь Константин Николаевич? Можно не сомневаться, что сам император пробежал водянистыми глазами ровные строки письма. Лишний расход! Будто речь идет не о славе России, не о важной во всех отношениях земле, а о каких-нибудь пришедших в ветхость торговых рядах губернского города, о старом лабазе! "Если решится...", "если не предпримет"! Кому же и знать, решатся или не решатся англичане на отправку больших сил в Тихий океан, как не двору, не правительству, пользующемуся услугами целой армии агентов?
Перечитывая
"Здесь мы приняли за правило защищать упорно в будущем году только те пункты, которые мы действительно в состоянии защищать, а прочие оставить без защиты, дабы не дать неприятелю возможности хвастаться победой. В Сибири сильным пунктом, в котором может найти убежище весь тамошний флот и который мы в состоянии защищать, если мы соединим в нем все усилия наши, есть не Камчатка, а Амур, и потому не сочтете ли более благоразумным с открытием навигации не посылать в Камчатку военные силы, а, напротив, оттуда вывести оные, снабдив только жителей продовольствием, которое спрятать внутри края, и затем безоружный город или местечко оставить в гражданском управлении, собственно порт и морское управление упразднить, суда и экипажи вывести и все военные способы сосредоточить на Амуре?"
"Не сочтете ли более благоразумным?" Неужели они ждут еще ответа? Что это, глупость или цинизм? К тому времени, когда полностью определятся точки зрения, Петропавловск будет нуждаться разве что в могильщиках или в правительственном комиссаре для установления убытков.
О царе говорилось глухо, неопределенно: "Мысль эту я докладывал государю императору, и она удостоена предварительного одобрения его величества". И более ни слова. Почему же дело не двинулось дальше "предварительного одобрения"? Почему даже о Петропавловске в письме говорится "город или местечко", словно ни о чем, решительно ни о чем, что касается Востока, у правительства нет ни твердой уверенности, ни определенных сведений.
Муравьев торопился домой. Он хотел поделиться новостью с Катенькой, порадовать ее орденом, которому сам не придавал большого значения. А все-таки приятно. И хорошо, что сложилось именно так.
– Ну-с, милейший Дмитрий Петрович, - весело сказал он в приемной Максутову, - придется вам зиму поскучать с нами. Весною отправитесь по Амуру к океану в объятия старых друзей.
– Нельзя ли мне последовать за Мартыновым?
– Максутов смотрел угрюмо, холодно.
– Дорога слишком трудна.
– Я знаком с дорогой.
Муравьев отмахнулся от него:
– Э-э! Зимой не узнаете дороги и не увидите ее. Аршинную свечку поставлю, если есаул доберется живой. А вы нынче капитан-лейтенант, важная персона...
И Максутов остался в Иркутске, в ожидании нового сплава по Амуру, назначенного на весну 1855 года. Он поселился в опустевшей квартире Мартынова.
Радостной была его встреча с Вячеславом Якушкиным, но длилась эта радость недолго. В отсутствие Мартынова слабовольный Якушкин всецело попал под влияние Свербеева и уже, казалось, начинал говорить осторожными фразами этого чиновника-дипломата.
Только теперь Дмитрий понял, что разделяло Мартынова и Якушкина при всей их личной взаимной привязанности. Мартынов смело смотрел правде в глаза. Вячеслав Якушкин страшился ее, он предпочитал, может быть безотчетно, быть обманутым. Маленькая фигура Муравьева заслонила от него огромный мир. Вероятно, Якушкину и нельзя было стоять так близко к этому умному вельможе. Но не затем ли и приближал к себе людей Муравьев, чтобы приковать их взгляды к его простому армейскому мундиру и раненой, на перевязи, руке?