Русский флаг

Борщаговский Александр Михайлович

Вскоре Максутову удалось увидеть и наградные списки. Завойко был произведен в контр-адмиралы и награжден "Георгием" третьей степени и орденом Станислава. Офицеры и служащие порта произведены и награждены орденами св. Владимира и св. Анны. Изыльметьев, автоматически произведенный в следующий чин - капитан второго ранга, отмечен скромной наградой - орденом св. Владимира третьей степени, без банта. Исправить ничего не удалось.

Титулярный советник Зарудный продвинулся на одну ступеньку презираемой им иерархической лестницы: отныне он коллежский асессор.

Только что появилась книга "Правда об Англии и сказания о расширениях ее во всех частях света". Книгу раскупают бойко, заимствуя из нее гневные слова, обличающие вероломство и эгоизм Англии. Дмитрий

нашел строки, ответившие его мыслям, его личным наблюдениям во время кругосветного плавания. "Англия поставила первым, непреложным правилом почитать везде и всегда врагом своим всякий народ, строящий корабли. Внимательно наблюдает она за портовыми работами всех государств, и ей кажется, что всякий корабль, рассекающий волны морей, вторгается насильственно в ее владения". Разве покойный Прайс держался других взглядов? Разве самый приход неприятельской эскадры в отдаленнейшую гавань России не был продиктован все тем же желанием уничтожить соперников на море? "Стоило Англии ступить ногою на какую-нибудь землю, на какой-нибудь берег, чтобы никогда уже не покинуть ее; с этой минуты она постепенно начинает развиваться, подаваться вперед, шириться, ежедневно отрезывать участок за участком, обирать последовательно целые народонаселения, уничтожать или угнетать их, так ловко, так повсеместно обвивает она ветвями своими ту почву, на которой единожды навсегда водворилась, что решительно вытесняет туземцев и сама же начинает вопиять о помощи, о захватах, когда эти народы требуют от нее достояния отцов своих!" "Весь Восток, со своим древним просвещением, стал коммерческой конторой, открытой для спекулятивного духа британской торговли..."

Но петербургских жителей больше волновали английские суда у северных берегов России.

Планы Непира в Балтийском море рушились.

Прошли лето и осень 1854 года, а соединенной англо-французской эскадре не удалось добиться успеха в Балтийском море. В течение всего лета первый лорд адмиралтейства торопил Непира, напоминая ему о том, что "пребывание союзного флота в Балтике должно ознаменоваться каким-либо результатом". Но результаты были самые плачевные - и не для Кронштадта или Свеаборга, а для командующих союзными эскадрами: адмирала Непира, французского адмирала Персеваля и прибывшего к ним на подмогу генерала Барагэ д'Илье.

После разгрома английского десанта в Ботническом заливе Непир ограничился блокадой залива и разведкой у русских берегов. Только в августе, на исходе лета, французы, понеся огромные потери, овладели Бомарзундом - пунктом, не имеющим серьезного стратегического значения. Посвятив много усилий рекогносцировке подступов к Свеаборгу, Непир так и не решился на штурм, находя крепость неприступной.

Лондонские газеты слишком часто стали напоминать Непиру об его обещании в три недели взять Петербург, и адмирал не придумал ничего лучшего, как назвать свои облетевшие мир слова "послеобеденной шуткой". Уже не только оппозиционные, но и правительственные газеты разрешали себе оскорбительные намеки по адресу престарелого адмирала. Так не пишут о человеке, который не утратил поддержки парламента, адмиралтейства и первых министров империи. Но чего хотят от Непира? Разве не адмиралтейство требовало от него непрестанно беречь суда и матросов? Разве лорд Грэхэм не похвалил адмирала за то, что в Бомарзунде истекали кровью французские, а не английские морские солдаты? Зачем же разрешают газетным москитам кусать его до крови? Адмирал готовился к возвращению в Лондон, предчувствуя свист и улюлюканье. С тем большей яростью разбойничали английские суда в прибрежных селениях Балтийского и Белого морей, разоряя деревни, отнимая рыбу, хлеб и медные гроши у беззащитных рыбаков.

А Николай искал сочувствия среди влиятельной английской знати. Именно в эти дни он любезно вернул ненавистнику России лорду Кланрикарду его сына лорда Дункеллина, взятого в плен и жившего в Калуге. Николая тешило выспреннее послание Кланрикарда, который утверждал, что "никто лучше императора не постигает всей великости личных пожертвований, которых может требовать долг службы

в несчастных обстоятельствах". Царь вспомнил о сыновьях. Пора отозвать их из Крыма, своим пребыванием в войсках они мешают генералам. Он сочувственно думал о Кланрикарде, о любезных строках послания лорда, которое, увы, не смягчило позиции английского кабинета! Лорд Кланрикард заключил в объятия своего отпрыска лорда Дункеллина, освобожденного из плена, но лорда Уэстморленда это зрелище не растрогало: в братском единении с французским дипломатом Буркне он продолжал в Вене свою игру против России. Даунингстрит* по-прежнему держалась жесткого курса!

_______________

* Улица в Лондоне, где помещалась квартира премьер-министра.

II

Было два места, где Максутов отдыхал душой. Тихая, отрешенная от мирской суеты квартира Изыльметьева, - там неслышно двигалась красивая женщина, одетая в темное, раскладывала пасьянс старушка, схожая лицом с капитаном "Авроры", и маленький дом на Васильевском острове, дом, где жила Клавдия Трофимовна Пастухова.

У Пастуховых Максутов чувствовал себя совсем по-домашнему. Исчезала всякая натянутость, напряженность, необходимость осторожно выбирать слова - необходимость, нелишняя даже в доме Изыльметьевых в минуты хандры и дурных предчувствий. Мать Константина оказалась хоть и седой, но не старой женщиной, во всяком случае не старушкой с вязальными спицами в руках. О Константине мать говорила нежно, как о мальчике, которому нужен постоянный присмотр, но вместе с тем и с гордостью. Очень быстро разгадывала собеседника, предупреждала порой его слова и мысли. Удивляла своей начитанностью и той спокойной верой в народ, в его добрые начала, в неизбежность общественных улучшений, в необходимость жертв; той верой, которой была проникнута жизнь многих русских женщин, закаленных нуждой и бесправием.

– Вам я могу сказать, вы любите моего сына, - сказала она в первые минуты знакомства, - по глазам вижу. Слышу по тому, как вы произносите его имя. Любите его, - сказала она проникновенно, - он чистый юноша и, надеюсь, останется таким всю жизнь. Но душа у него девичья, его легко обидеть.

– Вы не узнали бы теперь Константина, Клавдия Трофимовна, - улыбнулся Дмитрий.
– Бравый, мужественный офицер...

Глаз Пастуховой заблестели от счастья. Она взволнованно провела рукой по гладким волосам.

– Это - снаружи, а душа нежная!

– Константин - офицер, лейтенант!
– шутливо запротестовал Дмитрий.

– Все равно нежная душа.

– Нежная, - сдался наконец Дмитрий.
– Константин - любимец экипажа.

О Насте разговор не заходил долго. Пастухова раздумывала о чем-то, перечитывала письмо сына, привыкала к мысли о чужой, незнакомой женщине. Только при третьей встрече, после ухода родственников, непременно появлявшихся, когда бывал Дмитрий, она спросила:

– Вы знаете эту девушку?

– Знаю, - поспешил ответить Дмитрий, сразу сообразив, что речь идет о Настеньке.
– Славная девушка, скромная, душевная.

И снова счастье в глазах матери.

– Костя не полюбит плохую. Я боюсь другого: не жалость ли это? Она сирота. Бывают ошибки, которые трудно исправить.

Дмитрий ответил убежденно:

– Они любят друг друга. От их чувства все кругом светлеет.

– Ей будет хорошо здесь, со мною?

Глаза матери просили: "Скажи мне правду, только правду. Ты ведь знаешь, что Константин постоянно будет в море! Ты так хорошо мыслишь о важнейших вещах, подумай над тем, что я у тебя спрашиваю..."

– Лучшей жены нельзя желать моряку, - сказал Дмитрий, взял руку Пастуховой и поцеловал ее.
– Вам она будет дочерью, любимой дочерью.

Благословение матери было получено.

Прошло еще несколько дней томительного ожидания. Был канун Нового года. Петербург, несмотря на военные неудачи, готовился к маскарадам и балам. Наблюдая предпраздничную суету, постыдное равнодушие чиновной публики ко всему, что выходило за пределы бюрократического мирка, Максутов считал похороненным вопрос о Петропавловске. В морском ведомстве, в департаменте артиллерии его встречали радушно, но неохотно заговаривали о деле.