Русский флаг
Шрифт:
Пробежав это письмо, Муравьев со злостью швырнул его в глубину ящика, чтобы забыть о нем. Он не собирается присылать людей к Невельскому. Наоборот, он рассчитывает послать людей и снаряжение на Камчатку вопреки мнению Невельского.
Но проходило время, Петербург ничего не обещал, ничего не приказывал, и Муравьев, чувствуя необычную боль в простреленной руке, вытаскивал письмо и перечитывал наставления Невельского:
"Здесь в настоящее время каждый солдат прежде всего должен быть плотником; самое для него необходимое: топор, теплая одежда и полное во всех отношениях продовольствие. С этими средствами он может бороться и выйти победителем неминуемого и лютого здесь врага - мороза и других условий, вредно действующих на здоровье и порождающих различные болезни и смертность. Победивши этого врага, внешний враг, пришедший с моря, для нас будет уже уничтожен, ибо, прежде чем добраться до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или же очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также без пользы терять людей, высаживать десанты на пустынные берега Приамурского края".
Следующая фраза приводила Муравьева в состояние крайнего раздражения, - он от своих клевретов знал, как нелестно отзывался Невельской о воспитанниках Кавказа и красносельских лагерей, о настоящих, с точки зрения Муравьева, военных, мечтающих об орудийном громе и воинской славе.
"Таким образом, - писал Невельской, забывая, что эти слова адресуются герою Кавказа, - война здесь будет окончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер, - со славой, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли. Он будет вынужден блокировать берега Татарского пролива и южной части Охотского моря, поэтому здесь необходимо будет сосредоточить большое количество военных судов. Правда, это будет сопряжено с весьма значительными расходами, но, знаю, принесет нам огромную пользу, так как, блокируя побережье пролива, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский края, неприятель тем самым фактически признает их русскими".
В этом месте Муравьев не мог удержаться от злорадной улыбки. "Невельской - дипломат! Вот уж поистине несовместимые понятия!"
Муравьев пробовал отмахнуться от резонов Невельского, но с каждым днем это становилось труднее и труднее.
Камчатские дела на время привлекли внимание всего мира. Уже и теперь до Муравьева в обширной переписке, которую он ведет, дошли сведения о подготовке англичан и французов к реваншу. В этих условиях малейшая ошибка может оказаться роковой для него. У него так много завистников, врагов, ликующих всякий раз, когда ему случается оступиться.
Не они ли задерживают нужные бумаги?
Нет! Даже они не решатся на такое. По-видимому, медлит император. Чего-то ждет. Занят Крымом? Не верит в способность солдат и матросов отстоять Камчатку? Весьма вероятно. Считает августовскую победу нечаянной радостью, ниспосланной ему небом в эти трудные дни, и не хочет больше испытывать судьбу? Да, это государь, его уклончивость в делах, которые он считает второстепенными.
Муравьев вспомнил одну из своих встреч с царем. Он явился к нему за напутственными словами перед отъездом в Сибирь. Но император после нескольких вежливых фраз покровительственно возложил руку на плечо низкорослого Муравьева и, загадочно улыбнувшись, сказал:
– Впрочем, поезжай. Поезжай поскорей. Не об чем нам долго толковать! Для хорошего слушателя не нужно слов...
Вот и все, что увозил с собой молодой генерал-губернатор, жаждавший узнать мнение государя о будущем золотопромышленного дела в Сибири, о выгодности кяхтинской торговли, откупной системы и многом другом. Глаза Николая были пусты и бесцветны.
С той поры прошло восемь на редкость трудных лет. С клевретами Нессельроде, с Горным департаментом и косностью кабинета воевать труднее, чем некогда с Шамилем. По крайней мере, труднее ему, генералу Муравьеву. Там, среди кавказских гор, шли умирать солдаты. Они приносили ему победу на окровавленных штыках. Остальное довершал он в многочасовых беседах со сговорчивыми князьями.
От пули горца ныла рука. Происки петербургских завистников ранили сердце и мозг. Тут уже самому нужно ежедневно идти в атаку. Тут дуло нацелено на тебя, именно на тебя, а не на твоих солдат.
Восемь лет назад, проезжая к месту своего назначения, Муравьев, к удивлению Сибири, на взмыленных конях проскакал мимо Томска - резиденции князя Горчакова, генерал-губернатора Западной Сибири. Еще в Петербурге он узнал о злой шутке Горчакова, которая облетела весь чиновный мир.
Прочитав о назначении тридцативосьмилетнего Муравьева на пост генерал-губернатора Восточной Сибири, Горчаков кликнул дежурного чиновника и сказал ему:
– Поздравляю тебя! Ты - министр!
Чиновник опешил. В изумлении он молча смотрел на Горчакова.
– Не веришь?
– куражился тот, потрясая газетой.
– Вот смотри, Муравьев такой же мальчишка, как ты, а он генерал-губернатор!
Так началось сражение, которое длится вот уже восемь лет.
Теперь недруги получат великолепную возможность отплатить ему. Если двор и морское ведомство, после длительных размышлений, в конце декабря или в январе потребуют у Муравьева, чтобы суда, зимующие в Петропавловске, ушли ранней весной, эвакуировав порт, он не сумеет предотвратить катастрофу. Он не успеет вовремя предупредить Завойко, и суда, скованные льдом в Авачинской губе, станут добычей врага. Тут нет ни удобных дорог, ни телеграфных аппаратов, чтобы передавать в отдаленнейшие пункты России запоздалые веления сановников. Уже и теперь трудно сыскать человека, который достиг бы Камчатки до наступления весны. Кто сумеет в три месяца покрыть восемь тысяч верст по труднопроходимой, дикой местности, подняться вверх вдоль берега Лены, достичь Якутска, Охотска, проскакать вдоль безлюдного Охотского побережья, обогнуть необъятную, изрезанную шхерами Пенжинскую губу, пройти всю Камчатку - все это в пургу, на лошадях, на оленях, на собаках? Кто не бывал в этом краю северных ветров, снежных буранов, морозов, обжигающих словно каленое железо, в краю слепящих белых просторов, обледеневших заструг, кто не испытывал жуткого чувства тоски и одиночества в бескрайной тундре, где человеческие поселения разделяют триста - четыреста верст молчаливого безлюдья, где нет надежды добраться до теплого очага раньше чем в три-четыре дня, - тот не может представить себе, что значит подобное путешествие. Отправляясь в дорогу, невозможно быть уверенным в благополучном возвращении.
Муравьев подозревал недоброе. Если бы Петербург внял его просьбам, курьер должен был бы уже привезти высочайшее повеление, приказы, инструкции. Могли задержать Максутова (теперь Муравьев злился и на него, напрасно он поддался обаянию этого мальчишки и поторопился отправить письмо Завойко), но дело не терпело задержки. Каждый день проволочки новый и все более убедительный аргумент за эвакуацию порта, за оставление Петропавловска, за предложение Невельского. Если этого не понимают или не хотят понять в морском ведомстве, полагая, что у них есть еще свобода выбора, то он понимает всю абсурдность такой позиции. Пройдет еще две-три недели, и никто уже не сумеет помочь Завойко даже добрым советом: английские суда из Америки и Гонолулу появятся прежде, чем Петропавловск подготовится к эвакуации.
И когда столичный курьер на взмыленной тройке привез награды защитникам Петропавловска - высочайший приказ и чемодан орденов, а о дальнейшей судьбе порта не было сказано ни слова, Муравьев принял решение. Он отправит курьера к Завойко с приказанием покинуть Петропавловск в первые же дни навигации, чтобы предупредить бдительность неприятеля.
Решение рискованное и смелое. Он превышает свои полномочия. Такие вопросы не решаются губернаторами, нужен приказ Адмиралтейств-совета, повеление генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, высочайшее одобрение. А что, если Петербург потребует защиты Камчатки? Курьера уже не остановишь. Каким бы ни было повеление царя, Завойко выполнит не его волю, а распоряжение Муравьева.
Риск подхлестывал энергию Муравьева. Он готов держать ответ за свои разумные поступки, - ему ведь не впервые выходить из сложного положения.
Жаль оставлять Петропавловск! Разве не он донимал Петербург донесениями о Камчатке, о достоинствах Авачинской губы и важности, именно военной, этого пункта для России?! Ему напомнят это теперь, после самовольного решения эвакуировать порт и оставить полуостров беззащитным. Петропавловск опустеет. Земля, ставшая могилой для врага, встретит его хмурым безмолвием. Но заманчиво и другое: Муравьев впервые по-настоящему, в военных целях использует Амур, из-за которого ему тоже досталось немало. О письме Невельского никто не знает. При удаче честь смелого спасительного решения будет приписана всецело ему. Это еще теснее свяжет его имя с Амуром.