Русский флаг
Шрифт:
– Не могу знать-с, не могу знать-с, ваше превосходительство... Не смею возражать...
Муравьев с отвращением отвернулся от него.
"Хочет избавиться от моего адъютанта. Очень хочет. Однако, подлец, прав. Мартынов действительно подходящий человек. Дал бы я тебя ему в денщики, так ведь откажется или убьет по дороге".
– Идите, - сказал Муравьев сухо.
– Я недоволен вами. И прикажите прислать есаула Мартынова.
Через полчаса Мартынов стоял перед генералом и весело пялил на него карие глаза.
– Никогда тебя нет на месте, Мартынов!
– выговаривал ему Муравьев, разглядывая молодецкую фигуру и свободные, чуждые робости жесты.
– Виноват, ваше превосходительство, не могу равнодушно пройти мимо базара. Нынче много бурят, якутов. В глазах рябит от пестрых халатов и всякой всячины. Шум. Гам. Верблюды покачивают мудрыми головами среди всей этой суеты. Жизнь! Жизнь, ваше превосходительство!
– А ты, братец, любишь жизнь?
– Люблю, - простодушно ответил есаул.
– Н-да...
– Муравьев не спешил с главным.
– Значит, торговля идет бойко?
– Чего душа пожелает, - ответил Мартынов.
– Хоть соболя, сбежавшего уже после выделки из казны, хоть золота или серебра!
Муравьев не принял этого разговора. Он и сам знал, что контрабандная торговля золотом и серебром идет на всем протяжении от Иркутска до Кяхты, но помешать ей не мог.
– Ты, конечно, знаешь об обстоятельствах петропавловского дела?
– Так точно.
– Еще бы!
– Муравьев вспомнил Дмитрия Максутова.
– Лейтенант Максутов у тебя-то ведь и заночевал?
– Так точно. Милейший человек!
– Ну-с, милейший человек укатил в Петербург и словно в воду канул. Получил "Георгия", произведен в капитан-лейтенанты, - об чем еще думать, об чем тревожиться!
– Максутов оставил на Камчатке дорогую могилу, - возразил есаул.
– Оставил и забыл!
Мартынов сказал просто и убедительно:
– Не верю, ваше превосходительство.
– А мне дела нет, веришь ты иль не веришь, - рассердился Муравьев. Обстоятельства переменились, и нынче не только могилы героев Камчатки, но и сама слава их будет отдана на поругание, если мы не примем энергичных мер.
Есаул встал навытяжку.
– Надобно знать Англию: христолюбивые филантропы из лондонского парламента не успокоятся, пока не отплатят за августовское поражение. Английский флот в Тихом океане будет усилен к весне, и усилен радикальным образом - пароходами, линейными кораблями... Понимаешь?
– Но ведь и Камчатку мы укрепим артиллерией и войском? Опыт есть, чего же лучше...
Муравьев помолчал, перебирая бумаги, потом сказал с легким вздохом:
– В том-то и беда, братец, что мы не дадим Камчатке ни одной пушки, ни одного солдата. В петропавловском гарнизоне прибавится разве что один казачий есаул.
– А это немало, - пошутил Мартынов, предчувствуя, что ближайшие события должны коснуться его самого.
– Казачий есаул - плохой подарок англичанам.
Муравьев взял со стола еще сыроватый от чернил лист.
– Надобно свезти письмо к Завойко.
– Он выжидательно смотрел на есаула.
– Долго ли, ваше превосходительство!
– Сердце Мартынова чаще забилось от радостного предчувствия: неужели ему выпадет честь помочь героическим защитникам порта и счастье встречи с Машей?
– К весне добраться до Амура по знакомой дорожке - и с первым транспортом к Завойко.
– Не годится, братец, - отрезал генерал.
– Надобно быть в Петропавловске не позднее середины марта.
– В три месяца?!
– изумился Мартынов.
– Да-с, в три. В три самых свирепых, самых неподходящих месяца. На транспорте и барышня доедет.
Мартынов невольно развел руками.
– Опасаешься? Не доедешь?
– Такого и нарочно не придумаешь, - есаул говорил медленно, стараясь понять, шутит ли генерал или говорит серьезно.
– Однако верст тысяч семь будет...
– Восемь.
– В три месяца?
Муравьев деловито кивнул и снова спросил:
– Не доедешь?
– Может, и доеду.
– Не годится, - Муравьев начинал сердиться.
– На карту поставлено слишком многое: по имеющимся сведениям, английский флот придет в Петропавловск ранней весной, до привычного начала навигации. В порту зимуют суда, и все они могут стать трофеем англичан. Необходимо оставить Петропавловск до прихода неприятеля, снять порт, разрушить батареи, увезти с собой решительно все, что могут забрать суда, все, чем мог бы похвастаться англичанин. Нужно спасти людей.
– Как, ваше превосходительство? Мы оставляем Петропавловск?
– Обстоятельства требуют этого.
В другое время Муравьев не стерпел бы подобного поведения есаула, дерзких вопросов, в которых слышалось и осуждение. Но он знал, на что посылает Мартынова.
– Теперь, когда народ жертвует медные гроши на вооружение порта?! И я должен привезти эту несчастную весть защитникам порта?
– Да-с! Да-с!
– жестко, зло выкрикнул Муравьев.
– Я знаю все, что ты можешь сказать мне об этом, все чувствительные слова. Ты, братец, хоть и глядишь молодцом, а пороху не нюхал. Если удастся вовремя снять Петропавловск и обмануть неприятеля, это будет победа, настоящая победа, не меньше той, которою петропавловцы уже прославили себя. Победа без крови, без пушек и ружейной пальбы! Неужто из-за чванства, из-за хвастовства и амбиции рисковать судами, портом, людьми, честью нашего флага? Силы будут слишком неравны, а мы ничем, решительно ничем помочь Завойко не сумеем.
Вкладывая в свои слова слишком много чувства и незаметно повторяя слова Невельского, Муравьев скорей укреплял себя в принятом решении, чем убеждал Мартынова. Мартынову он мог и приказать, дать предписание, не объясняя и цели командировки.
– Ты человек думающий, - на ум пришли слова коллежского асессора, человек идеального порыва, так о тебе говорят мои чиновники. Оттого я и хочу, чтобы ты знал цель и важность поездки. Я знаю - русский человек широкий, неожиданный, многое сердцем решает. Поверишь в свое дело доедешь. Ползком, а доберешься. В кровь оборвешь руки, а цели достигнешь. Да, да, приятностей в этом вояже не жди. Только и приятность, что помочь людям. Вместе с ними из-под снега вырыть славные пушки.