Русский флаг
Шрифт:
– До Крыма рукой подать, - жаловались департаментские офицеры, - но и там полнейшая катастрофа. Все запуталось так, что сам черт ногу сломит!
Горечью и злобой наполнялось сердце Максутова. Бесило напускное спокойствие Перовского, цинизм сановников, департаментская бестолочь. Все было брошено на произвол судьбы. Крым, предоставленный произволу случая, исходил кровью. Будущее не сулило ничего хорошего - оставалось мало надежды на то, что Николай и его приближенные вспомнят о Петропавловске.
Сунцов несколько раз заговаривал об отъезде: скоро ли?
– Неровен час, домой опоздаешь. Отобрали у нас знамя, а ворочаться, может, с пустыми руками придется...
– С пустыми легче, - усмехнулся Максутов.
– Уважения прежнего не будет. Повезут, да не так лихо, - говорил Сунцов.
– Будто с ярмарки, проторговавшись, едем. Ехали - думали ружье и топор купить, а денег и на топорище не хватило.
Двадцать четвертого декабря дворовый человек князя Сергея Александровича Г... принес Максутову короткое письмо. Князь корил Дмитрия за невнимание, звал к себе и жаловался на длительное нездоровье.
Пришлось поехать, обрекая себя на несколько часов непременной скуки. Дмитрий отправился пораньше, чтобы по крайней мере уйти до обеда, - ему не хотелось ни сталкиваться с обычным кругом гостей князя, ни рассказывать им о Камчатке. Пройдя гостиную, украшенную широким плафоном с изображением двух крылатых гениев в середине, Дмитрий по внутренней лестнице поднялся во второй этаж, в большую квадратную комнату в три окна, выходивших на одну из линий Васильевского острова. Понизу у стен тянулись книжные шкафы, а над ними вставали высокие, светлые, цвета "французской зелени" стены.
И в этот ранний час Сергей Александрович был не один: подле него в кресле сидел знакомый Максутову по внешнему виду седой отставной генерал, а тщательно выбритый, но с лицом, отливающим синевой, немец прощался с князем, с достоинством откланиваясь и желая ему доброго здоровья на чистейшем берлинском диалекте. Это был комиссионер крупной прусской фирмы по закупке и транспортировке зерна, с которой по военной необходимости приходилось нынче вести дела князю.
Лицо Сергея Александровича нисколько не изменилось за минувший год, но сегодня, с хрипловатым от простуды голосом, без лент и орденов, в халате, накинутом поверх белоснежной сорочки, он показался Дмитрию очень постаревшим.
Сергей Александрович поднялся, открыл навстречу Дмитрию объятия, потом отпрянул и посмотрел на него, чуть склонив голову.
– Так вот ты каков, Дмитрий!
– проговорил старик.
– Возмужал, сложился...
– Он повернулся к генералу и сокрушенно сказал по-французски: - И с такой молодежью приходится просить пощады!
Дмитрий приготовился было рассказать о цели своего приезда в столицу, но на этот раз его спасла словоохотливость князя.
– Наслышан, наслышан, - проговорил Сергей Александрович, усаживая Дмитрия подле себя.
– У меня на этих днях был Перовский, он рассказал мне обо всем. А потом письмо от Петра Кирилловича.
– Он взял в руки письмо, но Дмитрий ничем не обнаружил своего интереса, и старик положил его на стол.
– Жаль Александра, - сказал он задумчиво, - жаль, когда молодая кровь проливается без всякой надежды на успех.
– Тяжелый, пытливый взгляд старика предупредил возражение, готовое сорваться с уст Дмитрия. Перовский хорошо говорил о тебе, Дмитрий. С его рекомендациями можно устроить твое назначение в Петербург...
– Я не ищу для себя такой чести, - сказал Дмитрий сухо.
– Хочу вернуться на Восток, на "Аврору".
– Хвалю!
– воскликнул генерал, энергично взмахнув рукой.
– Сразу виден солдат.
Но князь неодобрительно покачал головой.
– Здесь, в Петербурге, ничем не помогут Востоку, - сказал он жестко.
– Я хочу, чтобы ты знал это, Дмитрий. Люди, у которых ты тщетно добиваешься правды, не скажут тебе ее, а я скажу. Ты вернешься с пустыми руками.
– Тем более я обязан быть там, со своими товарищами.
– Благородно, но неразумно, - заметил Сергей Александрович, чувствуя, что уже нет силы, которая подавила бы встающее между ним и этим молодым офицером отчуждение.
– Исход войны решается не на Камчатке, а на севастопольских бастионах... Он уже решен, исход войны...
– Сергей Александрович!
– воскликнул Дмитрий, поднимаясь.
– Я хотел бы напомнить вам...
– Знаю, мой юный друг, - перебил его князь, устремив на Дмитрия насмешливый и грустный взгляд, - ты хочешь напомнить прощальный, перед отплытием "Авроры", вечер, мое напутствие вам? Помню. Все помню и ни от чего не отказываюсь. Он велик, наш государь. Но это слишком доверчивый ум, чересчур простодушный и прямой характер. Европа обманула его. Неблагодарные люди, обязанные целостью своих корон ему, одному ему, теперь хотят унизить и сломить его, продиктовать ему свои условия мира. А что поделаешь? Пора кончать, пора! Уже и мужики зашевелились, выползают из своих грязных, зачумленных нор, безразличные к судьбам России, голодные и жестокие. Они могут всадить нож в спину.
– Если мы еще не проиграли войны, - проговорил Максутов, сдерживая гнев и волнение, - то этим мы обязаны мужику, которого вы так строго судите. Мужики, народ - это и есть Россия.
– Журнальные прописи!
– с раздражением отмахнулся старик.
– Россия это мы с вами, милейший Дмитрий Петрович, - князь незаметно перешел на "вы", - а эта проклятая война роняет наш престиж и достоинство. Час назад явился ко мне этот бритый пруссак. В хорошие времена его и на порог не пустили бы. А нынче - добро пожаловать! Рассуждает как равный, хлеб взял за полцены: доставка, мол, дорога. Деловой человек Европы!
– сказал он с нескрываемой ненавистью.
– А ничего не поделаешь, зерно девать некуда, не пропадать же ему...
– Мне говорили, что в армиях не хватает хлеба, - сказал Максутов неприязненно.
– Отдали бы хлеб армии...
– Шутки изволите шутить!
– вскричал старик и в развевающемся халате заметался по комнате.
– Там интенданты-воры состояния наживают на казенных поставках, а мне что же прикажете, филантропией заниматься? Кормить голодных трусов, которые и земли-то своей отстоять не могут? Нет, слуга покорный! Сгною, сожгу, а хлеба не дам... У меня вот мужики бегут. Кто мне вернет их?.. А вы изволите такое говорить...
Максутов из вежливости посидел еще несколько минут, а затем холодно откланялся. Князь не стал его удерживать.
Двадцать восьмого декабря Максутов увидел в "Санкт-Петербургских ведомостях" изложение рапорта Завойко, заимствованное из свежего номера "Морского сборника". Тут же был напечатан и список награждений. Против фамилии Изыльметьева значилось: "Орден св. Владимира III степени. Без банта".
Максутов не знал, что за несколько дней до появления в газетах рапорта Завойко в Англии предали анафеме память Дэвиса Прайса, что лондонские политики чернили его имя, а лорды адмиралтейства единодушно постановили лишить всех отличий офицеров эскадры, участвовавших в петропавловском деле, не исключая и предусмотрительного Фредерика Никольсона. Не знал Максутов, что за неделю до того, как в Петербурге напечатали сообщение об английском знамени, поверженном к стопам царя, из Портсмута отплыл восьмидесятичетырехпушечный линейный корабль "Монарх", чтобы возглавить в Тихом океане эскадру, которая должна отомстить маленькому непокорному порту.