Русский флаг
Шрифт:
– Па-адлец!.. По ночам шляешься!..
– Я в порт назначен, ваше благородие, - ответил Удалой миролюбиво. На работы.
– Ах ты, каналья! Вижу, какова твоя работа. К девкам бегаешь...
– Ваше благородие, - прошептал матрос, задыхаясь от обиды, - не срамите ее безвинно...
Губарев расхохотался.
– Р-рыцарь сыскался!.. Скотина!
– Густая, темная кровь прилила к голове полицмейстера: ему представилось, как минуту назад Харитина любезничала с этим матросом.
– Ха-ха-ха!..
Он уже больше не владел собою, чувствуя, что рядом, за дверью, стоит Харитина, ярился, поливая Удалого бранью, бесчестил девушку злым, грязным словом. Несколько секунд Удалой стоял, зажмурив глаза, вобрав голову в плечи и покачиваясь, как пьяный. Потом со стоном подался вперед и схватил полицмейстера за плечи. Губарев крякнул и осел на неожиданно дрогнувших ногах. "Конец? Смерть?.." Хотел крикнуть и не смог...
Губарева спасла Харитина. Она услышала хрипение полицмейстера, с громким криком кинулась к ним, и этот крик остановил Удалого. Матрос резко отшвырнул Губарева и окончательно пришел в себя.
Пальцы его правой руки все еще сжимали сломанный офицерский погон, Удалой заметил это только сейчас. Послышался тихий стон, затем шорох осыпающегося песка и неуверенные шаги Губарева, уходившего вниз прямиком, по неровному склону горы.
Быстро сунув погон за пазуху, матрос повернулся к девушке.
– Семен, - прошептала она, - как же теперь, Семен?..
– Убьют меня, - ответил он и так отчетливо расслышал два эти короткие слова, будто сказал их не он, а кто-то другой.
Харитина схватила его горячие, еще вздрагивавшие от волнения руки.
– Что ты!
– вырвалось у нее испуганно.
– Как можно? Я к Завойке пойду!..
– Нет!
– сказал Удалой с горечью.
– Хоть Завойко, хоть кто, тут короткий сказ...
Харитине стало страшно, и она прижалась к Удалому всем своим большим, не знавшим ласки телом.
– Беги, беги, Сеня! В Тарью, Губарь тебя там не сразу достанет... Беги!
И, легко оттолкнув от себя Удалого, она скрылась в избе.
По дороге к порту у Семена мелькнула вдруг мысль, что и у причалов что-нибудь случилось и плашкоут, не дождавшись его, вышел в Тарью до рассвета. Он кинулся бежать.
Только в порту отдышался Семен. Тяжелые думы обступили его.
Пощады не будет.
Не может быть пощады. Дважды видел он, как наказывают матросов за поругание офицерского достоинства. Помнил кровавые лохмотья иссеченной спины осужденных, помнил и то, что смертная казнь была заменена им восемью тысячами шпицрутенов, они умерли в лазарете. Только вчера стрелок с "Двины", такой лобастый, большеголовый солдат, рассказывал, как весною в Иркутске засекли насмерть рядового, доведенного до крайности издевательствами бригадного командира и в полубеспамятстве сорвавшего у него погон.
"А может, - мелькнула мысль, - выдержу? Крепкий ведь... Нет! Этакого никому не снести..."
В возбужденном сознании Удалого возникали лица аврорских офицеров: Изыльметьева, которого он от души любил, добродушного Дмитрия Максутова, Пастухова, честного доктора Вильчковского - людей, которые, быть может, и захотели бы ему помочь. Но и они не спасут...
Вспомнился Цыганок, и жалостливая слеза застыла в уголке глаз.
– Эх, Миша, - прошептал Удалой, - свидимся скоро...
Медленно побрел Удалой к тому месту, где стоял плашкоут. Тучи обложили небо, и стало совсем темно. Неподалеку попыхивали трубками товарищи Удалого. Он знал: пройдет еще немного времени - и Губарев с казаками возьмет его на берегу.
Удалому, как никогда еще в жизни, захотелось в последний раз, пусть ненадолго, пусть на плоском суденышке со старым лоскутным парусом, выйти на широкий морской простор. Да не видать ему больше безбрежного океана Авачинский залив хоть и широк, но суровые сопки стерегут его со всех сторон.
Отойдя саженей на сто от избы Харитины и не слыша за собой шагов, полицмейстер остановился, чтобы собраться с мыслями и перевести дух. Спрятал трубку Удалого в карман - она пригодится как неоспоримая улика! Дотронулся рукой до левого плеча - сукно мундира было разодрано, погон сорван...
Пока Губарев отряхивался и наугад приводил себя в порядок, за его спиной послышался приближающийся топот. Полицмейстер метнулся в сторону и нырнул в густой, едва приметный в темноте кустарник.
Мимо пробежал Удалой.
"Бежать от нас некуда, - злорадно подумал Губарев, - кругом вода и вода..."
Но едва миновала опасность, мысли Губарева вернулись к Харатине, и он быстро повернул в гору, туда, откуда только что ушел.
Дверь избы была наглухо закрыта. В горнице горел тусклый, красноватый огонек плошки. Губарев молча налег плечом на дверь, скрипнула щеколда, сухо затрещали доски, но дверь не подалась. Губарев тихо постучал в дверь, как может стучать только тот, кого ждут.
Послышался встревоженный голос Харитины.
– Семен?.. Вернулся...
Губарев прошептал:
– Открой...
Харитина распахнула дверь и попятилась.
– Не ждала?
– входя в сенцы, сказал он негромко, боясь разбудить хозяйку избы. Засмеялся: - Думала, он! Не-е-ет, не он! Он, считай, теперь мертвый...
– Уйди, - взмолилась она, - уйди, барин...
– Погоди, - хрипло сказал он.
– Хочешь матроса от казни спасти?
– Уйди!..
– повторила Харитина дрожащим голосом, видя, что Губарев подбирается к ней.
– Я закричу, барин! Чуешь?..