Русский флаг
Шрифт:
– Знаю!
– Капитан выжидающе потупил голову.
– Взял грех на душу, приказал прекратить разгрузку!
– Это почему же-с?
– голос Василия Степановича предвещал недоброе.
– До первых заморозков, бывающих здесь в сентябре, следует разместить провиант по частным домикам... Разумеется, только в верные руки...
– Странно, весьма странно, господин Арбузов!
– Вертикальная складка прорезала лоб Завойко, на лице появилось несвойственное ему выражение злости.
– Если провиант останется в магазинах, - поучал Арбузов, - то при бомбардировке города гарнизон может разом лишиться всего.
– Значит, наши оборонительные сооружения вы ни во что не цените? Вы считаете, что мы позволим неприятелю беспрепятственно забрасывать порт ядрами и бомбами?!
– Оборонительные сооружения могут быть уничтожены!
– воскликнул Арбузов; он начинал тяготиться тем, что приходится объяснять такие простые вещи.
– Только вместе с нами! Только вместе с нами!
– повторил Завойко. Запомните это! Неприятель может завладеть землей, когда убьют последнего из нас. Это раз. Затем решительно запрещаю вам отменять какие бы то ни было мои приказы и распоряжения.
Вечером Арбузов получил предписание отправиться в Большерецк для ознакомления с южной оконечностью полуострова.
Размолвка эта не осталась секретом в маленьком Петропавловске. Сам Арбузов, искавший популярности и сочувствия, делал все для того, чтобы малейшая подробность его разговора с Завойко стала известной.
В несколько дней сблизившись с кружком Петра Илларионовича Василькова, Арбузов стал непременным посетителем его дома, а в лице жены судьи, доктора Ленчевского, столоначальника Седлецкого, полицмейстера Губарева и многих других приверженцев Василькова нашел людей, чутких к уязвленной гордости столь заслуженного офицера, людей, во всем осуждавших Завойко.
Поэтому, когда 14 августа Пастухов, находясь при Изыльметьеве и Завойко на Кошечной батарее, увидел шедшего по берегу Арбузова и перехватил недоуменный взгляд губернатора, он понял, что быть грозе. Но, против всех ожиданий, Завойко встретил своего помощника сдержанно. Довольно мягко, может быть именно потому, что все ждали грозы, он напомнил о необходимости отъезда.
Арбузов, вначале внутренне робевший, приободрился, встретив такой прием. Он увязался за Василием Степановичем, поминутно суясь во все дела.
На Перешеечной батарее работы подходили к концу. В нишах, закрытых от попадания снарядов со стороны Авачинской губы, устанавливали железные цистерны для хранения пороха, так как порохового погреба поблизости не было. На батарейную площадку укладывали импровизированные орудийные платформы, а со стороны внутреннего рейда, через бугор, подтаскивали длинные двадцатичетырехфунтовые пушки, снятые с правого борта "Авроры". Тут находился и инженер-поручик Мровинский, всегда аккуратный, подтянутый, с бледным, очень усталым лицом.
Группа рабочих - среди них Никита Кочнев и лобастый, большеголовый солдат сибирского линейного батальона Никифор Сунцов - водворила на место тяжелую цистерну, и теперь люди, измазанные землей, потные и всклокоченные, стояли, застигнутые начальством.
Завойко присел на казенную часть пушки.
– Что, ладно гнездышко?
– спросил он.
Люди молчали. Чувствовалось, что они не разделяют мнения Завойко.
– Отвечайте же!
– прикрикнул Арбузов, заметив здесь и своих людей.
– Так точно! Ладно гнездышко, ваше благородие!
– тотчас же прокричал солдат высоким голосом.
Никифор Сунцов посмотрел на Завойко из-под тяжело нависшего лба и кустистых бровей и, обнажив желтые от табака зубы, сказал:
– Ладно-то оно ладно... Однако ж тут способнее чай кушать... Красота необыкновенная!
На полных губах Сунцова, которые не могли спрятаться в пышных рыжеватых усах, играла улыбка человека, способного при желании рассмешить всех, но из такта и приличия не делающего этого. А вид с батареи открывался поистине редкостный! Ветер играл мелкой волной, и солнце щедро роняло в залив золотую стружку. Вдали, слева, вставали утесистые, покрытые лесом берега внутренней Тарьинской бухты, мыс Калауш, а справа живописные, изрезанные ручьями берега Маховой бухты.
– Говоришь, способнее чай кушать? А службу боевую нести?
– спросил Завойко.
Сунцов замотал головой:
– Не приведи господи!
– Что за вздор!
– вспыхнул Мровинский.
– Погодите, погодите, господин Мровинский, - остановил его Завойко. Объясни-ка мне, голубчик, отчего ты так думаешь?
На лице Сунцова, крупном и добродушном, погасли огоньки юмора, он ответил, осторожно подбирая слова:
– Так что считаю... ваше превосходительство, местность открытая... Защиты от огня не имеется... прислуга, прямо сказать, как есть голая, незащищенная... Окромя пяток, - закончил он, улыбнувшись, и показал на земляную стену, в которую упиралась батарея.
– Глупости!
– Мровинский недовольно надул губы и махнул рукой.
– Я уже докладывал вам, Василий Степанович, что корабельная артиллерия не может действовать по возвышенности иначе, как полузатопив суда. А ты как полагал?
– обратился он к Сунцову.
– Не могу знать, - ответил солдат.
– Дур-р-рак!
– звучно произнес Арбузов.
– А коли приспособятся?!
– вставил негромко Никита Кочнев.
– Коли приспособятся по горке стрелять?
– Это невозможно, - нетерпеливо сказал инженер. Его тяготил спор, к которому Завойко и Изыльметьев прислушивались слишком внимательно.
– Ныне нельзя, а завтра можно. Хитрость и разум чего не сделают! А вот за день крепости не насыпишь, - проговорил Кочнев и показал на слабо очерченные фасы батареи.
Арбузов не торопился уходить с батареи. Уже Завойко с чиновниками скрылся за скалистыми выступами горы, а Арбузов стоял перед Сунцовым, не сводя с него взбешенного взгляда. Затем мельком глянул в спину удалявшемуся Изыльметьеву, поднялся на носки и оглушил солдата ударом кулака. Никифор Сунцов едва устоял на ногах.
– Поговори у меня... Скотина!
– прохрипел Арбузов, потирая ушибленный сустав.