Русский фронтир (сборник)
Шрифт:
– Так, господа-товарищи, вы слышали! – закричал дежурный лейтенант. – Попрошу вас!..
Публика, стараясь особо не спешить, чтобы никто не подумал, будто мы кого-то тут боимся, начала расходиться. Под машину полезли механики. Чернецкий уселся обратно в свое кресло. Гилевич что-то говорил командиру, тот неопределенно пожимал плечами.
Из заднего люка выгружались геологи, имея вид, как обычно, загадочный и слегка пренебрежительный. Люди отважной профессии, что с них взять. Один из них сообщил мне:
– Если вашему начальству интересно мнение специалиста,
И ушел, не интересуясь, понимаю я или нет.
Появился доктор Шалыгин, плечистый, бритоголовый и необъяснимо уютный человечище, – и сразу все расслабились, задышали свободнее. Давно замечено: рядом с нашим главврачом даже полковник становится временно похож на человека. Доктор осмотрел Чернецкого, мазнул каким-то препаратом по его ссадине, одобрительно хлопнул летчика по плечу и повернулся ко мне:
– Ну хотя бы вы в порядке. На вождя поглядывайте, ладно? Какой-то он задумчивый. Увидите, что потеет, – зовите меня сразу.
– Дочка на него давит, вот и задумчивый, – ляпнул я в сердцах.
И тут же выругал себя за проявленную слабость. А с другой стороны, кому жаловаться, как не главврачу экспедиции. Иногда очень надо просто нажаловаться. Я ведь не каменный и чертовски соскучился по обычному человеческому разговору с соотечественниками. Увы, со мной мало кто готов откровенничать и в принципе нормально общаться. Парадокс: я на дежурствах во дворце вождя отдыхаю душой, а в нашем лагере – устаю.
– Ах, дочка… Младшая? Сочувствую, – протянул доктор. – Редкостный соблазн. Замечательная девушка. Хорошо бы ее в Москву вывезти, подучить немного, чего она тут пропадает… А может, Тунгус к вам в родичи метит, а, советник? Или у вас не тот уровень?
Я счел за лучшее многозначительно промолчать.
На самом деле, насколько я знаю вождя, ему симпатичен Чернецкий. Просто нравится. Тунгус прямо весь просветлел, когда тот отправился геройствовать: не ошибся, значит, в человеке. Но в зятья Чернецкий уровнем не вышел. Он способен думать, как вождь, однако вождем никогда не станет. Это трудно объяснить, надо просто принять. Не важно, что у тебя хватит сил свернуть горы; важно, что ты завоевал право на поступок и ни с кем не будешь делить ответственность. А то дадут тебе по шее и скажут: не балуйся, мальчик. И не пустят горы сворачивать. Если смотреть объективно, даже у полковника уровень не тот…
Я подошел к двери конвертоплана и понял, отчего у командира пострадало лицо: сорвался с потолка какой-то прибор.
– Ничего-ничего, – сказал Чернецкий. – Все нормально. Она просто чудо. Моя прелесть.
– Любите вы ее.
– Ха. Когда выпустился из училища, дал зарок: ни в жизнь не сяду на такую каракатицу. И тут же по закону подлости… Ну, взял себя в руки – и буквально часов через двадцать налета что-то почувствовал. А потом в серию пошла вот эта машинка. И мы с ней нашли друг друга, как говорится. А дальше… Извините за пафос, она подняла меня выше неба – к звездам. Мы с ней теперь астронавты. Вот, осваиваем космический пилотаж, хе-хе…
– Сильно грохнулись?
– К вечеру будет как новая, – донеслось из глубины салона.
– Там в пещере все равно темно, – сказал Чернецкий в ответ на мой немой вопрос. – А уронить машину боком в трещину я сумею при минимальной подсветке. Алик поможет, у него такая люстра… Верно, Алька?
Я оглянулся. Рядом стоял Акопов, командир подъемного крана.
– Алька-то поможет, – буркнул тот. – Свечку подержать дело нехитрое. А кто поможет Альке, когда с него спустят шкуру?
– Да ладно тебе, – сказал Чернецкий.
Видно было, что ему лень разглагольствовать и кого-то в чем-то убеждать. Нечего рефлексировать, надо расхлебывать кашу, которую мы тут заварили.
Акопов переминался с пятки на носок. Он тоже КВС, тоже мастер своего дела, но подъемный кран – это большущий вертолет, и его манипулятор выдвигается только на двадцать пять метров.
А у нас узкая трещина, и под ней глубокая пещера.
А в пещере, будто в сказке, сундук. В сундуке утка, в утке яйцо, в яйце игла и на конце иглы смерть Кощеева. Расскажешь – не поверят.
Скользнуть в трещину боком конвертоплану раз плюнуть.
Сможет ли он выскочить обратно, вот вопрос.
Теоретический ответ мы уже имеем. Но, к сожалению, время героев-одиночек прошло. Один человек способен все угробить – и мы знаем, как это бывает, даже имя человека известно. А чтобы разгрести дерьмо, нужны согласованные усилия многих героев. Помимо технической поддержки, Чернецкому надо хотя бы двух-трех стрелков, готовых стоять насмерть, отвлекая противника на себя. И код от люка спускаемого аппарата.
Дело за малым: кто возьмет на себя ответственность. Кто способен поставить на карту не жизнь, но честь ради призрачного шанса на выигрыш. Для этого мало иметь голову вождя, думать, как вождь. Надо быть вождем.
Вся надежда на то, что империя в нашем лице не отступает и не сдается. Не бросает ни своих, ни чужих. Мы так воспитаны. Говоря совсем по чести, империя как государственная система может думать много чего. Неспроста на орбите болтается «Кутузов», который, если чихнет, нас сдует вместе с вирусом. У империи полно всяких «планов Б», запасных вариантов и так далее.
Но конкретно мы, рядовые граждане империи на ее переднем крае – упремся рогом. И эту нашу способность империя тоже имеет в виду. Здесь, далеко от дома, под чужим солнцем, решается вопрос поинтереснее жизни и смерти: мы вообще русские или кто.
Как нарочно, туземцы за последние годы видали разных землян – и всех нерусских послали. Это политика дальнего прицела, трезвый холодный расчет, никто не спорит. «Разделять и властвовать» можно не только сверху; Тунгус показал, как это делается снизу, крепко взяв Россию за жабры. Но в основе такого решения, насколько я знаю вождя и его детей-советников, искренность: нам они верят, а другим нет. Между прочим, если здешняя братия кому не верит, это повод крепко задуматься.