Русский хор
Шрифт:
Гость постучал деревянной ногой об пол. «С турками под Азовом. Мы со Степаном Михайловичем, — с укором поглядел на Алёшу, — первыми лезли на каменную стену. Бог миловал, только горящим бревном ударило».
«А рука почему высохла?»
«Вот все тебе вынь да положь, матушка».
«А как иначе, — сказала Марья Никитишна. — Ты моего робенка хочешь в Парадиз забрать, а у него пока все свое имеется. И руки и ноги. Зачем молодому судьбу дразнить?»
«Потому и зову, что все пока у него при себе, да еще шпагу получит. А сумеет показать себя — государь поверстает новыми деревеньками и душами. У тебя полторы тысячи живых душ, а он все пять получит».
«А если увечье?»
«Об этом только Бог знает».
Добавил, выпустив сразу
«Коль сложится судьба, наденет зеленую форму или синюю. Преображенский и Семёновский полки оба равно почетны. Золотые галуны, нагрудной знак, трехцветный шарф на поясе. Неужто всю жизнь ему при тебе сидеть?»
Немец внимательно слушал. И Алёша так же внимательно слушал.
А строгий гость стучал деревянной ногой об пол, сухую руку на стол облокотив, раскурив новую трубку. Потом крикнул денщика и передал Алёше подарок — большую рукописную книгу, выписки из Морского устава.
«Читай. Поедешь со мной в столицу».
Гулять теперь выходили втроем — рябой Ипатич, с ним хромающий кригс-комиссар и Алёша. В отдалении ходили то два, то три солдата, их старались не замечать. Остальные были отправлены кригс-комиссаром в село к дерзкому соседу, недавно опять нападавшему на Зубовку.
Река течет, облака плывут, жизнь проходит.
Кригс-комиссар все приглядывался и приглядывался к Алёше.
«Вот написано в Морском уставе, что когда какой офицер дерзнет своего товарища бить руками или тростью на берегу, то как, хорошо разве?»
«Совсем нехорошо, — опускал глаза Алёша. — Повинен будет обидчик».
«И это правда». — Голос кригс-комиссара надежды обидчику не оставлял.
Все как бы далеко где-то. И корабли со снастями, и город каменный. А на некоем пустынном берегу нападает на Алёшу офицер с тростью. Крикнешь ему, за обиду, мол, уплатишь жалованье за полгода, а он смеется.
«А если кто в туманное время землю или мель увидит, как чинить особенный знак, чтобы адмирал с кораблем на землю не выехал?»
Спрашивал кригс-комиссар, а сам о своем думал.
И по хриплому голосу кригс-комиссара море представлялось Алёше непомерно большим, даже не понимал такой величины, страшился, все тянуло узнать, откуда столько воды накопилось в природе? Озеро Нижнее, например, покрывается зимой толстой коркой льда — это ничего, птицы все равно осенью улетают, а целое море замерзнет — куда девать корабли?
Наконец привезли соседа, дважды зорившего Зубовку.
Среднего роста, почему-то в длинном платье, сказали, что заробел, на заимке хоронился от солдат. При нем привезли стреляные ружья. Фамилия Кривоносов, таким он и был, не обознаешься. Кригс-комиссар поставил Кривоносова в углу гостиной под строгим портретным взглядом Фёдора Никитича в свете чудесных жар-птиц — и Кривоносов сомлел. Хотел пасть в колени, солдаты удержали. А Марья Никитишна удивленно произнесла: «Да ты же совсем скот, Кривоносов» — и стала всматриваться в соседа. «У него душ триста, не более, — пояснила кригс-комиссару, — а ведет себя на тысячу. Повешу, наверное».
Кригс-комиссар господин Благов на такие слова ее не совсем одобрительно кивал, но некоторое время как бы не замечал Кривоносова.
«Пойдешь в школу математических и навигацких наук, — неторопливо пояснял Алёше. — Хватит бока отлеживать да босиком бегать. — Затянулся из короткой трубки, пыхнул веселым синеньким дымком. Ждал, наверное, что Кривоносов, прислушиваясь, придет в себя. — Государю не нужны дураки. Даже самых неграмотных обучат русскому языку и началу счета, потом отправят в службу писарями, а самых способных переведут в высшие классы. — Не глядя на сжавшегося Кривоносова, хрипло повысил голос: — Высшие классы у нас теперь — мореходные. Это не бедных вдов обижать. Это классы плоской и меркаторской навигации, морской астрономии. Научишься ведению шканечного журнала, счислению пути корабля, фехтованию».
«Да где, батюшка, набрать столь умных робят? — опять не выдержала вдова. — У нас одни Кривоносовы».
«У тебя, матушка, сколько душ?»
Ответила: «Более полутора тысяч».
«Неужто из такого числа ни одного умного?»
Посмотрел на Кривоносова: «А у тебя сколько?»
«Триста двадцать семь было, только умерли некоторые».
«Плохо следишь, если умирают».
«Да где за всеми уследить?»
Кривоносов кланялся, выражал крайнее смирение.
«Да врет он все, — не выдержала тетушка и заговорила одним предложением, как с ней случалось в волнении: — Как осень так к воровству мужиков и баб приспосабливает с лукошками и мешками по чужим полям по ягодникам все знаю молчала мужики мои бьют почему не бить евоных если лезут как саранчуки думаю повесить надо для устрашения пусть висит Кривоносов на границе где от устья речушки до сухой березы наша земля а от сухой березы на болото и оттуда на взгорки до самых лисьих нор тоже наша пусть видят все кривоносовцы».
Кригс-комиссар Благов изумился. Смотрел то на Марью Никитишну, то на Алёшу. Что-то сбивало его с толку, особенно в Алёше, насупился.
«Мечтаешь о чем?»
Алёша в ответ покраснел, смутился.
С появлением кригс-комиссара музыка в голове почему-то стала реже звучать.
«Знаю, знаю твои мечты, можешь не отвечать. — Кригс-комиссар опять раскурил свою короткую трубку. Проницательно, все с тем же изумлением всматривался в Алёшино лицо. — Знаю, знаю. Мечтаешь быть большим барином, ездить в немецкой карете. Она вся изнутри обшита черным бархатом или темными кожами не простыми, а тисненными золотом, так ведь мечтаешь? — Сам удивился столь ладной першпективе, вынул трубку из зубов, подумал, наверное, что Зубовым удобнее, чем ему, трубкой владеть: у них зубы вперед выставлены. — Книги старинные, может, хор. А мечтать надо о военном деле».
«Я же ничего не умею».
«Не жалей себя. Мы научим».
Выдохнул синий дым: «Чтение знаешь?»
«Он знает», — подтолкнула тетенька письмовник ближе к Алёше.
«Прочти. Только не торопясь прочти», — приказал гость, сам открыв страницу.
«Приклады, како пишутся кумплементы разные, — ровно прочел Алёша. — То есть писания от потентатов к потентатам, поздравительные и сожалетельные, и иные, также между сродников и приятелей… Одна страсть должна управлять пером… Жар, с которым начато письмо, должен быть чувствителен до самаго конца, не уменьшаясь нимало… Редко вырываются острыя выражения, когда сердце истинно тронуто и наполнено нежностию… Впрочем, надо истинно чувствовать страсть, чтоб уметь хорошо изобразить ее на бумаге…»
«Дурь, — удивленно произнес кригс-комиссар Благов. — Не читай больше».
И посоветовал: «Ты лучше Устав читай. Только в Уставе говорится о том, как жить истинно».
А тетеньке понравилось: вот какая красивая кумплементарная книга.
И совсем обрадовалась тетенька, когда кригс-комиссар наконец посмотрел на Кривоносова: «Отдать тебе его, матушка?»
«Христом Богом молю, не надо такого!» — пал в ноги сосед.
Кригс-комиссар пыхнул дымком. Теперь на всех смотрел сердито. Подумав, произнес: «Мы таких вот, — указал чубуком на Кривоносова, — скоро совсем выведем, матушка. Под корень вырубим. Может, и невинные падут при этом, что тут поделаешь. Исправлять лучше жесточью. Под корень ненужное истребим, а коли уж затернела земля, коли нельзя на ней сеять, огонь пустим. Всю застарелость огнем истребим, ты это запомни, матушка, и близким напоминай. У нас вера святая благочестивая, на весь свет славная, а люди часто никуда не годятся. Сыски неправы, дела неспоры, даже ты вот думаешь, как кормиться, вместо того чтобы служить. Сколько посылано указов в города и деревеньки о недорослях и молодых дворянских детях, а многие молчат, думают, их из столиц не видно. Запомни: дважды напоминали, третьего напоминания не воспоследствует».