Русский легион Царьграда
Шрифт:
– Пойдем! – крикнул он, слепо глядя на Мечеслава.
– Не глухой. Слышу. Куда?
– Туда! – Торопша махнул в сторону ворот. – Други гибнут!
Мечеслав видел, что все его воины поднялись и смотрят на него. Вот она, готовая вспыхнуть бессмысленная толкотня! Эту опасность они предвидели и заранее обговорили ее в воеводской избе. При круговой обороне каждый будет стоять и умирать на своем месте – и нигде боле!
– Зачерпни-ка мне водицы, – сказал Мечеслав. – И сам присядь. Отдохнем. Заслужили. Скоро нам опять в работу.
Торопша, зачерпнув воду из кадки, подал ему ковш. Мечеслав стал жадно пить, вода, проливаясь, стекала на кольчужную грудь. Воинский рядок на стене, видя Мечеслава никуда не торопящимся, успокоился. Притих и Торопша, понял свою оплошку – залез поперед старшого, сидел теперь, виновато посапывая. Добрый воин, сердце у тебя отзывчивое, подумал Мечеслав и приобнял его за плечи… Яруновы ворота были им со своей стены не видны, но хорошо слышимы, накатывал оттуда гул сечи. Мечеславу нетрудно было представить себе, что там деется, возможный снос ворот они тоже обговорили в воеводской избе. Ярун взял на себя самую трудную работу. И, по всему видать, заканчивал ее. Все реже поднимались там истошные вопли, уже не лязгало железо о железо и не кричали жалостно, почти по-человечьи, в яме на кольях кони со сломанными ногами, искрошенными ребрами.
Нападавшие отошли, забив яму и вход в крепостцу трупами. Но передышка была недолгой, завыли быкоголовые печенежские трубы, зашевелилось войско и вновь поползло со всех сторон к острожку. Опять полетели в руссов стрелы, под их прикрытием степняки влезли на вал и стали взбираться на стены. И в этот раз осажденные устояли. Печенеги откатились назад. Возобновить нападение им не дали быстро сгущающиеся сумерки.
Наступила ночь, в стане печенегов горели костры, ветер доносил до осажденных их речь. В острожке снесли более трех десятков павших воинов под навес к конюшне. Раненых поместили в воеводской и дружинной избах.
Ярун подозвал Мечеслава, сказал:
– Вельмуд помирает, печенег саблей его посек. Пойду, посижу с ним, провожу… Ты пригляди и распорядись тут.
К полуночи не стало славного старинушки богатыря Вельмуда.
Едва забрезжил рассвет, печенеги снова пошли на приступ, желая сжечь и разрушить ненавистный острожек. Мешал он им, стоял у них на пути, не давали его защитники нежданно-негаданно напасть на Русь. Израненные, измотанные бессонницей руссы приготовились к бою – возможно, последнему. Печенеги уже взбирались на вал, когда в их стане началась сумятица. Повинуясь призывному реву труб, они отхлынули от стен.
– Что за замятня у них? Никак уходят, – удивленно произнес Торопша.
Вновь протяжно и гортанно завыли печенежские трубы, вражеское войско уходило, растягиваясь черным пятном по белоснежной степи. К полудню у острожка не было ни одного печенега, а вскоре со стороны Киева появились конные воины. Когда вновь прибывшие подскакали к острожку, из ворот им навстречу стали выходить его защитники с ввалившимися от бессонницы глазами, в окровавленных повязках, с закопченными и испачканными сажей лицами. Первым вышел Ярун, навстречу ему поспешил соскочивший с коня Ратша:
– Я воев вел из Киева на рубежи, и, видать, в самое время явился! Как у вас-то, друже? Сам не поранен ли, Волуевич? – спросил Ратша.
– Я… Я-то не поранен, а вот Вельмуда и Поликарпа нет боле, – с горечью в голосе произнес Ярун.
– Да, так завсегда, где печенеги, там беда, – сказал Ратша.
– К оружию, браты! – вдруг донесся крик с башни. – Конные скачут! На печенегов похожие!
Все изготовились к бою, с волнением посматривая в ту сторону, куда указывал дружинник на башне. Вдали показались всадники.
– А чтой-то ты, Дергач, бел ликом стал, али испужался? – говорил один воин другому.
– Сам-то завертелся, не иначе смекаешь, куда бы податься, коли ворог подопрет! – ответил тот, кого звали Дергачом.
– То не печенеги, – произнес Перша.
– Да то Сахаман! – сказал Ярун, обратившись к Ратше: – Торков на подмогу привел. Дружен он с ними, и девица у него там. Он ее прошлым летом из печенежского полона вызволил.
На разгоряченном, взмыленном жеребце, из ноздрей которого валил пар, подскакал Сахаман, соскочил с коня и подошел к Яруну.
– Не серчай, Ярун Волуевич, раньше не смог, – сказал он.
– Ничего, еще пригодишься… Печенегов отогнали, люд русский от разора спасли, то добро, браты, и за то вам поклон земной от всей земли нашей! – громко сказал Ярун, обводя взглядом стоявших вокруг него воинов.
Глава двенадцатая
И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за двором теремным: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокоша. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвами своими.
Павших дружинников погребли недалече от острожка. Предали огню старого Вельмуда, во земле сырой похоронили славного воя и христианина Поликарпа, тризну справили по всем погибшим, помянув добрым словом каждого.
После погребения Ратша подошел к Мечеславу.
– Орм, побратим твой, привет тебе шлет и молвить наказал: князь Владимир к вере греческой склоняется, с Царьградом мира хочет и царевну ромейскую в жены просит, а за то войско собирает в помощь ее родным братьям-базилевсам. Ежели в Киев ехать надумаешь, князю весть от меня передашь, а заодно и молвишь ему, что на рубеже деется! Вскоре и я в Киев приду, хочу с Ормом в Царьград отправиться, да и ты о том подумай, – сказал Ратша и, хлопнув его ладонью по плечу, ушел.
«Беспокоится обо мне побратим, а я-то, неразумный, обиду на него понапрасну таил», – подумалось Мечеславу. В который раз стало ему стыдно и горько за содеянное прежде.
На следующий день Мечеслав, испросив дозволения у Яруна, стал собираться в путь. Он седлал своего нового коня, которого взял более года назад из угнанного от печенегов табуна вместо убитого Соколка, когда к нему подошел Сахаман.
– Я с тобой, – сказал он.
– А как же Аяна, девица твоя, красавица торкская? – спросил Мечеслав.