Русский легион Царьграда
Шрифт:
Исполчились мы, вышли в поле и потеснили ворога. Только Цимисхий с конными воинами, в железо одетыми они катафрактами у греков зовутся, остановил было нас. Но вот и катафракты дрогнули, плечи нам показали, мы за ними вслед ударились, и распался наш строй. В это время ромеи нежданно напали с тылу, и оставили нас боги. Поднялась буря, призастила нам очи песком. Князь Святослав, чуя, что не сдюжить нам, повелел отходить. С превеликим трудом пробились мы обратно к Доростолу. Видят Цимисхий и Святослав: бьемся, а никто не побеждает, и уладили мир… Выпустили нас ромеи за врата града беспрепятственно, хлебов в дорогу дали, оружие и добычу при нас оставили. Двинулись мы в Русь, непобежденные. Святослав с воями – на ладьях, воевода Свенельд со своею дружиной конно и пеше – по суше. Молвят, что колгота меж князем и Свенельдом была, потому и порознь пошли, но не мне о том судить… Я в княжой дружине остался, пришли мы на ладьях к Днепровским порогам, а время уже зимнее, остались зимовать в Белобережье. Ох, и голодно было! Надеялись мы, что Свенельд воротится с помощью, да и сами гонцов в Киев посылали, а после головы их недалече от нашего стана находили. Весною снова к порогам подошли, тут и напали на нас печенеги с Курей, псом. По сию пору не забуду лика его безобразного, персть он в сравнении со Святославом, а похвалялся, что побил его. Тьфу! – сплюнул в сердцах Вельмуд. – Была у нас с ними сеча, но мы были уже обессиленные, сколь воинов славных тогда полегло, другов моих добрых! – сказал Вельмуд горестно. – Я в этой сече недалече бился от князя Святослава, немного нас тогда осталось с ним, встали мы спина к спине, его прикрывая, да только иссякли силы наши, один за другим падали други мои. Понял я, что и мой конец грядет, кинул взор в последний раз на князя. Шелом с его головы сбили, очи сверкают, ланита посечена, меч, чуб и усы в крови, а он бьется яростно и улыбается! И поныне не могу позабыть видения того. Тут на меня печенеги налетели, в стегно поранили, с ног сбили. Очнулся я в стане печенежском, год среди них жил, пока ромеям в рабство не продали. Греки меня на корабль за весла посадили, но, как к Корсуни подплывать стали, я сбежал. До Тмутаракани добрался, а оттуда с нашими купцами на Русь пришел. Вот теперь я здесь с вами! И покудова печенеги, враги мои кровные, живы, не будет им от меня пощады! Не забуду другов погибших! Не забуду своего плена! Не забуду смерти Святославовой! Не забуду, как Куря – хан ихний – чашу из черепа Святослава сделал и похвалялся, пес, ею! Очами своими видел и не забуду! И вам молвить хочу: помните слова Святослава и детям своим помнить накажите.
Глава десятая
А и тут старый казак да Илья Муромец —
Он скорешенько садился на добра коня,
И он вез тут Соловья да во чисто поле,
И срубил он Соловью да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
«Тебе полно свистать да по-соловьему,
Тебе полно вдовить да жен молодых,
Тебе полно сиротить да малых детушек!
Прошел год. За время, проведенное на рубеже, Мечеслав возмужал, шире стали его плечи, зорче око, стройнее мысли. Многому научился он, не единожды выходя с дозором в Дикое Поле. Вот и сейчас скакал он с другами своими на коне, подаренном ему Ормом. Рядом – верный товарищ Сахаман, а чуть отстав, следовали еще пятеро воинов. У каждого по заводному коню. А куда в Степи без заводного? Здесь все решает быстрота. Гонцом с вестью скакать, от погони уйти как без второго коня? Пал конь, утомился ли, тут же печенеги переймут. Слава богам, у южных славян, в чьих жилах струилась кровь скифов и сарматов, коней добрых водилось немало, да и от степняков кое-чему научились. Внимательно осматривали воины возвышенности и ложбины, настороженно вглядывались в колыхаемый вольным ветром ковыль, раскинувшийся до самого горизонта. Ничто не могло скрыться от зоркого взгляда дозорных: ни дрофа, мелькнувшая в зарослях, ни кабанье семейство, скрывшееся в камышах у мелководной речки, ни взмывший в небо ястреб, потревоженный приближением людей. Мирной и тихой казалась степь, ее раздолье вызывало чувство радости и свободы, но воины знали, что именно отсюда чаще всего приходит на Русь беда.
Словно подтверждая это, Сахаман поднял руку. Все остановились. Степняк соскочил с коня, встал на колени, видно было, что принюхивается, затем, пригибаясь и раздвигая руками ковыль, побежал.
– Печенеги. Недавно прошли, – встревоженно промолвил он, вернувшись.
– Может, это те, что изгоном хотели взять соседний острожек? – спросил Мечеслав.
Сахаман покачал головой и вскочил в седло. Всадники поскакали за ним, напряженно вглядываясь в степь. Сахаман время от времени слезал с коня, ходил влево и вправо, осматривая следы, что-то невнятно бормотал. И снова скакали. С высокого взлобка, на котором одиноко стояла каменная баба, увидели впереди брошенную повозку. Обнаружили и тело полураздетого молодого торкского воина, пронзенного печенежской стрелой.
– Торков пограбили, псы печенежские! – возмущенно произнес один из воинов.
– Нас семеро, – сказал Сахаман, бывший за старшого. – Их, по следам, – до полста.
Начало темнеть, когда по запаху дыма от невидимых пока костров они поняли, что нагнали вражеский отряд. Сахаман приказал:
– Торопша, ты с конями здесь будь, жди нас. А мы проведаем гостев непрошеных.
Далее шли пешими, крадучись со стороны Дикого Поля, откуда их не ждали. Непрошеных гостей обнаружили в довольно глубокой ложбине. До ее края, заросшего кустарником, добирались уже ползком. Внизу было чуть более полусотни воинов, Сахаман подсчитал довольно точно. Печенеги отдыхали, ели поджаренную конину, о чем-то переговаривались между собой. Их дозорный стоял на вершине противоположного спуска в ложбину, стерег пространство с киевской стороны, его фигуру уже размывала подступающая ночь. Еще два печенега стерегли лошадей, пасшихся внизу неподалеку от стана. Приученные степные кони не были стреножены. Полона не видать, подумал Мечеслав, знать, не те это печенеги. Но приглядевшись, увидел четырех связанных людей, сидевших спинами друг к другу чуть поодаль от основного ядра находников. Среди пленников он различил мужчину, уже немолодую женщину, худощавого мальчишку и юную девушку.
– Семья. Не славяне, – тихо сказал Мечеслав Сахаману.
– Торки. Это их повозку мы видели, – ответил Сахаман. – Воин погибший тоже, видать, из их семьи.
Один из двоих печенегов, охранявших пленников, насытившись, направился к ним, на ходу вытирая о штаны испачканные жиром руки. Подойдя к молодой торчанке и, видимо, оценив красоту пленницы, он довольно прицокнул языком и погладил ее по щеке. Девушка испуганно отвернула лицо. Печенег что-то сказал товарищу, направился к женщине, стал похотливо мять ее грудь. Женщина плюнула в него, степняк увернулся и ударил ее. Мужчина с окровавленной головой приподнялся, печенег ногой сбил его на землю. Товарищ печенега, сидевший у костра с обглоданной костью, кинул ее в торка. Описав в воздухе дугу, массивная кость ударила пленника в лицо. От этого в стане стало весело. Торк снова дернулся, пытаясь встать, но печенег, вынув из ножен кривую саблю, указал ею на мальчика. Мечеслав в бессильной злобе сжал кулаки.
– Янко, – тихо произнес Сахаман.
К нему подполз молодой светловолосый парень в кожаном шлеме.
– Мы будем дожидаться, покуда сон сморит их. Ты же беги к Торопше, пусть осторожно ведет коней сюда. А сам от него скачи в острожек, к Яруну, чтоб к заре у него был. Дымы соседям и на Киев пусть даст. Поспешай!
Янко, кивнув, растворился в сгущающихся сумерках, будто его и не было.
– Желан, Турвой, – позвал Сахаман дружинников, лежавших позади него. Они подползли. – Вам торков освобождать. Наметьте себе подходы к ним. Потом сажайте их на коней наших и скачите к Волчьей горе. А там – соображайте сами!
Когда и эти ратники скрылись, Сахаман тронул Сусара, темноволосого воина, лежавшего бок о бок с ним, и, указав на печенега, стоявшего на взлобке с другой от них стороны, провел себе большим пальцем по горлу. Тот кивнул и тоже исчез.
– А мы с тобою, друже, снимем тех, что коней стерегут, табун угоним, без коней печенеги не воины, – сказал тихо Сахаман, обращаясь к Мечеславу.
«Добро, дело удумал», – мысленно согласился Мечеслав. Ему вдруг вспомнилось, как принимали его в дружину и как увел он коня Ратши во время испытаний.
Стало совсем темно, по небу сверкающими жемчужинами рассыпались звезды, явилась луна, освещая степь тусклым светом. Ночью огонь отнимает дальнее зрение у сидящих перед ним, печенеги осторожничали и, готовясь ко сну, тушили костры. Мечеслав лежал не двигаясь, ловил шорохи ночи и вглядывался в затихающий печенежский стан. Назойливо пищали комары, почуявшие человеческую плоть, где-то неподалеку запел свою песню сверчок. Ноги и шея без движения затекли, хотелось встать, размять тело, но он терпел и ждал от старшого знака.
– Пора, – прошептал Сахаман.
Они тихо стали сползать вниз по склону. Где-то в стороне, но их было не слышно, ползли, подбираясь к пленникам, Желан и Турвой. Со взлобка, на котором стоял в стороже печенежский воин, затявкала степная лисица. Они замерли. Вскоре лисица снова тявкнула, но уже с их стороны и сверху. Мечеслав посмотрел на Сахамана, тот утвердительно кивнул. «Значит, Сусар снял сторожевого, а Желан и Турвой расправились с охранявшими пленников печенегами и ведут торков к нашим коням», – подумал Мечеслав.
Теперь они ползли в траве почти рядом со спящими врагами. Один из них вдруг заворочался, сел, отпил из кожаного бурдюка и снова лег. Дождавшись его первого всхрапа, поползли дальше. Вот и табун. Табунщики сидели недалеко от коней, тихо переговариваясь. Далее должно было произойти и произошло то, чему Сахаман и Мечеслав непрестанно учились и в чем упражнялись сотни раз. Мгновенный бросок из тьмы, удар ножом в горло, приглушенный хрип, обмякшие тела… Вслушиваясь, они лежали около поверженных воев. Наконец услышали тихий посвист, Сахаман ответил, из темноты возникли Сусар и Торопша с конями руссов. Печенежские скакуны настороженно принюхивались, шумно раздували ноздри и, фыркая, пятились от незнакомцев. Сусар и Сахаман стали осторожно обходить табун, успокаивая лошадей, это они умели. Мечеслав, надев на голову снятый с одного из поверженных табунщиков кожаный шлем-колпак, наблюдал за вражеским станом. Вдруг он увидел приближающегося воина, который что-то крикнул ему. Мечеслав поднялся, ответил невнятно гортанным успокаивающим возгласом, но кочевник все-таки учуял остаточное волнение табуна, заподозрил неладное, обернулся в сторону стана и закричал. Сусар метнул нож, лезвие вонзилось печенегу в спину. В стане начался переполох, воины вскакивали, кричали, хватали оружие. Высоким волчьим воем ударил Сусар по табуну, Сахаман и Торопша повторили, кони вскинулись и пошли, пошли…