Русский литературный анекдот XVIII - начала XIX веков
Шрифт:
Разумеется, государь кончил тем, что дал более веры начальнику, чем попугаю, и что опала с несчастного чиновника была снята. [29, с. 97-98.]
По кончине государя Александра Павловича Кокошкин был беспрестанно то в печали о почившем, то в радости о восшествии на престол. Никогда еще игра его физиономии не имела такого опыта: это была совершен
Стр. 99
но официальная, торжественная ода в лицах! Когда было объявлено о воцарении Константина, он всем нам повторял: "Слава Богу, мой милый! Он хоть и горяч, но, сердце-то предоброе!" По отречении Константина, он восклицал с восторгом: "Благодари Бога, мой милый!
– и прибавлял вполголоса.
– Сердце-то у него доброе; да 5 ведь кучер, мой милый, настоящий кучер!" [44, с. 177.]
На кончину Александра написал он стихи. В конце была рифма: "Екатерина" и "Константина". По вступлении на престол государя Николая Павловича, когда он не успел еще напечатать своих стихов, А. И. Писарев сказал ему:
– Как же вы сделаете с окончанием ваших стихов?
– Ничего, мой милый!
– отвечал автор.- Переменю только рифму, поставлю: "рая" и "Николая!"
Однако ж конец он совсем переделал. [44, с. 178.]
На похоронах Уварова покойный государь следовал : за гробом. Аракчеев сказал громко (кажется, А. Орлову): "Один царь здесь его провожает, каково-то другой там его встретит?" (Уваров один из цареубийц 11-го марта.) [81, с. 321.]
Государь долго не производил Болдырева в генералы за картежную игру. Однажды, в какой-то праздник, во дворце, проходя мимо него в церковь, он сказал: "Болдырев, поздравляю тебя". Болдырев обрадовался, все бывшие тут думали, как и он, и поздравляли его. Государь, вышед из церкви и проходя опять мимо Болдырева, сказал ему: "Поздравляю тебя: ты, говорят, вчерась выиграл".- Болдырев был в отчаянии. [81, с. 164.] ;
Импер(атор) Александр следовал примеру бабки и надеялся сблизить русских с поляками свадьбами. Он убедил княгиню (Радзивилл) выйти замуж за генерала Александра Ив(ановича) Чернышева. Чернышев был убежден, что он герой, что все наши победы - его победы... В Петербурге) она сказала государю:
– Ваше Величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу ее убивает?
Стр. 100
– Конечно.
– Так вот, государь, Чернышев морит меня скукой,- и преспокойно отправилась в Варшаву. [119 с. 152.]
Президент Академии предложил в почетные члены Аракчеева, (A. Ф.) Лабзин спросил, в чем состоят заслуги графа в отношении к искусствам. Президент не нашелся и отвечал, что Аракчеев - "самый близкий человек к государю". "Если эта причина достаточна, то я предлагаю кучера Илью Байкова,- заметил секретарь,- он не только близок к государю, но и сидит перед ним". [33, с. 57.]
Генерал (Н. Н.) Раевский был насмешлив и желчен. Во время турецкой войны, обедая у главнокомандующего графа Каменского, он заметил, что кондитор вздумал выставить графский вензель на крыльях мельницы из сахара, и сказал графу какую-то колкую шутку. В тот же день Раевский был выслан из главной квартиры. Он сказывал мне, что Каменский был трус и не мог хладнокровно слышать ядра; однако под какой-то крепостию он видел Каменского, вдавшегося в опасность. Один из наших генералов, не пользующийся блистательною славой, в 1812 году взял несколько пушек, брошенных неприятелем, и выманил себе за то награждение. Встретясь с генералом Раевским и боясь его шуток, он, дабы их предупредить, бросился было его обнимать; Раевский отступил и сказал ему с улыбкою: "Кажется, Ваше превосходительство, принимаете меня за пушку без прикрытия". [81, с. 166.]
Раевский говорил об одном бедном майоре, жившем у него в управителях, что он был заслуженный офицер, отстааченный за отличия с мундиром без штанов. [81, с. 166.]
Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю Багратиону и сказал: "Главнокомандующий приказал доложить Вашему Сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить". Багратион
Стр. 101
отвечал: "Неприятель у нас на носу? на чьем? если на! вашем, так он близко; а коли на моем, так мы успеем! еще отобедать". [81, с. 158.]
Когда наши войска вступили в Париж, император! отдал приказ, чтобы шли в полной парадной форме и., чтобы батареи, фургоны вошли позже и обошли бульвары и лучшие улицы. Он (Н. И. Лорер) шел в avenue des Champs Elysees и видит толпу, подходит и с удивлением видит, что хохлы преспокойно курят люльку, а волы; лежат возле телег. "Звидкиля вы?" - "3 Златоноши, Ваше Благородие".- "Да як же вы пришли сюда?" - "Сказали везти ту пшеницю за армией и пришли до Берлина, это уж в Неметчине, тут сказали: "Идьте домой", а тут опять: "Везите, мерзавцы, до местечка Парижа", вот и прийшли. Да что воны дивуются, французы, да ще и потрогают". Покрытые дегтем, они французам казались как будто не люди, а чучелы. [119, с. 133.]
Адмирал Чичагов, после неудачных действий своих при Березине в 1812 году, впал в немилость и, получив значительную пенсию, поселился за границей. Он невзлюбил Россию и постоянно отзывался о ней резко свысока. П. И. Полетика, встретившись с ним в Париже и выслушав его осуждения всему, что у нас делается, наконец сказал ему с своей язвительной откровенностью:
– Признайтесь, однако ж, что есть в России одна вещь, которая так же хороша, как и в других государствах.
– А что, например?
– Да хоть бы деньги, которые вы в виде пенсии получаете из России. [29, с. 81.]
(П. В.) Чичагов был назначен членом Государственного совета. После нескольких заседаний перестал он ездить .в Совет. Доведено было о том до сведения государя. Император Александр очень любил Чичагова, но, однако же, заметил ему его небрежение и просил быть .вперед точнее в исполнении обязанности своей. Вслед за этим Чичагов несколько раз присутствовал и опять перестал. Уведомясь о том, государь с некоторым не
Стр. 102
удовольствием повторил ему замечание свое. "Извините, Ваше Величество, но в последнем заседании, на котором я был,- отвечал Чичагов,- шла речь об устройстве Камчатки, а я полагал, что все уже устроено в России, и собираться Совету не для чего". [29, с. 81 - 82.]
У Ланжерона была моська, его сердечная привязанность, занимавшая его больше, чем Одесса. Г-жа Траполи пришла к нему по делу, он был так рассеян, что взял ее за подбородок и сказал ей: "Моська, о моська". [119, с. 477.]