Русский МАТ
Шрифт:
Жил-был барин с барыней. Вот барин-то ослеп, а барыня и загуляла с одним подьячим. Стал барин подумывать: не блядует ли с кем жена, и шагу не даст ей без себя сделать. Что делать?
Раз пошла она с мужем в сад и подьячий туда же пришел. Захотелось ей дать подьячему. Вот муж-то слепой у яблони сидит, а жена свое дело справляет, подьячему поддает. А сосед ихний смотрит из своего дома, из окна в сад, увидал, что там строится: подьячий на барыне сидит, и сказывает
— Посмотри-ка, душенька, что у яблони-то делается. Ну, что как теперя откроет Бог слепому глаза, да увидит он — что тогда будет? Ведь он ее до смерти убьет.
— И, душенька! Ведь и нашей сестре Бог увертку дает!
— А какая тут увертка?
— Тогда узнаешь.
На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза, увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал:
— Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь! А барыня:
— Ах как я рада, милый мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне: сделай-де грех с таким-то подьячим и Господь за то откроет твоему мужу глаза. Вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи!
Два дня ходил охотник по лесу — ничего не убил; на третий день дал обещанье:
— Что ни убью, то проебу! — Пошел в лес, напал на тетерева и убил его. Ворочается домой. Вот увидела из окна барыня, что идет охотник, несет тетерева, и позвала его к себе в горницу.
— Что стоит тетерев? — спрашивает барыня.
— Этот тетерев у меня не продажный, — говорит охотник, — а заветный.
— Какой же завет?
— Да как шел я на охоту, дал обещание, что ни убью, то проебу.
— Не знаю, как быть, — молвила барыня, — хочется мне тетеревятинки, дюже хочется! Видно, надо делу сбыться. Да мне совестно под тобою лежать…
— Ну, я лягу к низу, а ты, барыня, ложись сверху. Так и сделали.
— Ну, мужик, отдавай тетерева.
— За что я отдам тебе тетерева? Ведь ты меня ебла, а не я тебя. Барыне жалко упустить тетерева.
— Ну, — говорит, — полезай на меня! Мужик и в другой раз отделал барыню.
— Давай тетерева.
— За что я отдам тебе? Мы только поквитались.
— Ну полезай еще раз на меня, — говорит барыня. Влез охотник на барыню, отработал и в третий раз.
— Ну, давай же теперь?
Как ни жалко было охотнику, а делать нечего — отдал барыне тетерева и пошел домой.
В одной деревне жил веселый старик. У него было две дочери — хорошие девицы. Знали их подруги, и привычны были к ним на посиделки сходиться. А старичок сам был до девок лаком, завсегда по ночам, как только они уснут, так и полезет щупать, и какой подол не заворотит, ту и отработает; а девка все молчит, такое уж заведение было. Ну, мудреного нет, таким образом, может, он и всех-то девок перепробовал окромя своих
Вот и случилось, в один вечер много сошлось к ним в избу девок, пряли и веселились, да потом разошлись все по домам: той сказано молотить рано поутру, другой мать ночевать наказала дома, у третьей отец хворает. Так все и разошлися, а старик храпел себе на полатях и ужин проспал, и не видал, как девки-то ушли. Проснулся ночью, слез с полатей и пошел ощупывать девок по лавкам, и таки нащупал на казенке большую дочь, заворотил ей подол и порядком-таки отмахал, а она — спросонок-то — отцу родному подмахнула. Встает поутру старик и спрашивает свою хозяйку:
— А что, старуха, рано ли ушли от нас ночевщицы?
— Какие ночевщицы? Девки еще с вечер, а все по дворам ушли.
— Что ты врешь! А кого же я на казенке дячил?
— Кого? Вестимо кого, знать, большую дочуху. Старик засмеялся и говорит:
— Ох, мать ее растак!
— Что, старый черт, ругаешься?
— Молчи, старая кочерга! Я на дочку-то смеюся, ведь она лихо подъебать умеет.
А меньшая дочь сидит на лавке да обертывает онучею ногу, хочет лапоть надевать, подняла ногу и говорит:
— Ведь ей стыдно не подъебать-то, люди говорят: девятнадцатый год!
— Да, правда, евто ваше ремесло!
…Иду по-над рекою, а там прачка: я етую прачку кляпом в срачку, она в воду, я на колоду, высек из пизды лобок и уехал на тот бок.
Стоит поп на льду, подпер хуем бороду. Ебена мать — дочку ебли на лубочку: лубочек вот гнется, черна пизда трется-потирается, разъебается. Трах, трах, трах! Ебет старуху монах на осиновых дровах — три полена в головах.
В пизде черви завелись, немножко проточили — три кареты проскочили. Гарнизонный капитан в пизде роту обучал, сам на секеле стоял, да и саблею махал, нигде края не достал.
Разговорились промеж себя две девки.
— Как ты — а я, девушка, замуж не пойду!
— А что за неволя идти-то! Ведь мы не господские.
— А видала ль, девушка, тот струмент, каким нас пробуют?
— Видала.
— Ну что же — толст?
— Ах, девушка, у другого толщиною будет с руку.
— Да это и жива-то не будешь!
— Пойдем, я потычу тебя соломинкою — и то больно! Поглупей-то легла, а поумней-то стала ей тыкать соломинкой.
— Ох, больно!
Вот одну девку отец приневолил и отдал замуж. Оттерпела она две ночи, и приходит к своей подруге.
— Здравствуй, девушка!
Та сейчас ее расспрашивать, что и как.
— Ну, — говорит молодая, — если б да я знала, ведала про это дело, не послушалась бы ни отца, ни матери. Уж я думала, что и жива-то не буду, и небо-то мне с овчинку показалось!