Русский немец
Шрифт:
А папа продолжает: «Через полтора столетия – к 1910 году – в селе значились уже 784 двора, а в них 4.167 «душ мужского пола» и 4.173 – «женского»…» Память у папы – фотографическая. У меня всё по-другому: «в одно ухо влетает, а из другого – вылетает». Вот и сейчас от папиного рассказа отвлёкся, а в нём, между прочим, немало интересного:
«К тому времени в колонии Варенбург имелись 11 ветряных и 2 паровые мельницы, две маслобойни, две школы. В 1905-1907 годах приглашённые мастера из Латвии и Германии возвели здесь лютеранскую церковь (кирху) – с органом. Храм – на загляденье: белый-белый, с колоннами и колокольней. Внутри – великолепный алтарь, обитый мягкой красной материей, – так же, как
Папа внимания не обращает – сбить его с мысли невозможно: «А недалеко от кирхи стояла «Миллеровская школа». Её построил один из основателей колонии – Генрих Миллер, выходец из Гессена. Потомки его потом по всей Волге гремели – как крупные зерноторговцы. А село стало сухим и чистым – благодаря особой системе каналов: они пересекали все улицы и спускались к реке. Сейчас-то эти каналы уже частью запущены, заброшены. А тогда жители сами следили за ними и за переброшенными через них мостиками. Ну а в самом центре села располагалась ярмарочная площадь – вся покрытая ковром и с трибуной. Ходить по середине этой площади в будни строго запрещалось. Люди передвигались по прилегающим дорожкам, не срезая углов. Словом, всё очень аккуратно велось…» «Аккуратно» – это одно из любимых папиных словечек: и одобрение, и похвала. Ещё одно их таких словечек – «логично»…
Едем дальше. Долго едем… Вечер скоро. Все порядком подустали: и лошади, и люди… Перекусили немного… Но вот, наконец, и берег Волги. Здесь ночевать будем. А народу тут уже – не протолкнуться: множество – из разных сёл. Ждём, покуда подадут баржи: на них загрузят нас всех – и дальше повезут. Куда? Говорят, сначала – на станцию железной дороги.
Смотрим, а начальники-то наши из кантона – тоже тут: среди людей похаживают, что-то объясняют. Но они ведь – тоже немцы. Их ведь тоже выселяют. А хотят, видно, и дальше начальниками оставаться…
Мы всё наше имущество с брички сгрузили, разложились кое-как и расположились – у небольшого бугорка. Алька побежал дровишек каких-нибудь поискать – для костерка. Вроде как – всей семьей мы в походе… Только людей вокруг очень уж много – больше тысячи, пожалуй. И все ходят кругами, разговоры заводят: знакомых встречают или заново знакомятся. А вот и наши соседи по селу неподалёку устроились, тоже пожитки раскладывают: Тео с родителями и всей роднёй – от мала до велика, тётя Амалия с дядей Карлом и сыновьями – Александром и Адольфом, дядя Филипп с дочерью Эммой и всеми её детьми. Ну и – всякие-разные свояки: сватовья, зятья, снохи, золовки, шурины, девери… Наша бабушка ворчит: «Цыганский табор!».
Развели мы костерок. Мама на нём что-то разогрела в котелке. Я всё это быстро умял и даже не понял, что там было такое – и обед, и ужин одним махом. А в голове моей, которая не устаёт вертеться по сторонам, одна и та же мысль стучится: «Куда же нас дальше-то повезут?».
Солнце над рекой между тем красиво так закатывается! Какая всё-таки она, Волга наша, огромная и спокойная! Вот это – мощь! Мы все рядом с ней – букашки, да и только! Ох, как мне жить на этой реке нравится! Слов нет!..
А люди поужинали – кто чем мог – у своих костерков, успокоились немного, принялись ко сну готовиться. И вдруг (вначале – у одного костра, потом – у другого) тихо так вначале старую немецкую песню завели:
«Sch"on ist die Jugend!
Sie kommt nicht mehr!
Ja, ja, sie kommt nicht mehr,
Sie kommt nimmermehr!..»
(«Хороша юность!
Она больше не придёт!
Да, да, она больше не придёт,
Не придёт никогда!..»).
Мы, немцы, все эту песню знаем. И на праздниках семейных, и когда гости приходят, частенько её поём – независимо от возраста. И вот люди как будто от дурной дрёмы очнулись. Гладь речная – огромна, и звучание песни летит над этой бесконечной гладью – словно молитва Богу. (Ой, что это я?! Бога же нету – так нам в школе говорили. А я – пионер, как-никак, почти комсомолец. Стыд и срам! Ну да ладно – никто же не слышит!) И подхватили песню у всех костров – так дружно и слаженно, будто заранее готовились к этому хору. Знать, что-то из душ у людей рвётся – в этот тихий приволжский вечер, в это бескрайний степной простор…
Я даже не уловил, когда вместе со всеми запел. Но понял вдруг, что пою – громко, изо всех сил. И как будто на крыльях поднялся и вместе с песней полетел куда-то – ввысь, к мерцающим уже первым звёздочкам. Что-то из меня, из глубины души моей вырвалось – тревожное, тяжёлое – и душа освободилась, зазвенела – как невидимая струна…
И ещё одна старая немецкая песня всем нам очень нравится. А мне – особенно: «Wer lebt wohl im deutschen Vaterland?..» – «Кому живётся хорошо в отечестве немецком?..» Эту песню, наверное, тоже двести лет назад наши предки на Волгу с собой привезли. В ней поётся о 18-летнем парне, который отправился в морское путешествие. Но корабль его, к несчастью, потерпел крушение. Сам молодой моряк спасся, однако попал в плен – к пиратам, и они продали его в рабство. Лишь через много-много лет, благодаря одному доброму земляку, который выкупил его из неволи, этот бедолага – уже глубоким стариком – смог вернуться на родину…
Смотрю я на себя – как бы со стороны – и диву даюсь: я же петь-то никогда не умел и не любил. Так что же такое со мной вдруг приключилось? И папа – на миг словно помолодел, и мама – как-то сразу расцвела. Бабушка с дедушкой очнулись и тоже поют – стараются. Весь наш временный лагерь будто бы на крыльях песни в воздух поднялся и плывёт куда-то ввысь – подальше от этой войны, выселения, страхов… Ничего чудеснее я, наверное, в жизни своей уже не увижу!..
Одна песня кончается – и сразу же другую начинаем: и по-немецки, и по-русски, и кое-что из новых – советских. И всё – слаженно, стройно! Точно слились все – в каком-то едином порыве!
Постоял-постоял этот песенный хрустально-воздушный дворец – и унёсся куда-то дальше и выше. Устали петь люди, выдохнули – и очнулись: снова – несчастные, одинокие, заброшенные на берегу огромной реки. Но всё равно: как-то отдохнули душой, сердцем окрепли, что ли. Теперь – ко всему готовы. Улеглись прямо на землю – у своих костерков. Благо – есть что подстелить и чем укрыться. Да и тепло ещё – холода пока не пришли.
Словно медведь в сказочной берлоге, весь наш переселенческий табор поворочался-поворочался с боку на бок – и заснул…
3. Дорога в никуда
Просыпаемся утром, а баржи уже стоят – у причала. Когда их подогнали – мы и не слышали. Шум, ровный гомон людской над Волгой повис.
С утра был густой туман, но пока ели-пили, постели собирали – всё рассеялось. И солнышко ещё горячо греет.
Пришли люди с барж: показывают, куда нам идти, где размещаться, вещи складывать.
Побрели мы все в трюмы: каждая семья – в свой угол. А народу – тьма. Да все – взвинченные какие-то, обозлённые, как будто и не пели все вместе вчера.