Русский Париж
Шрифт:
Кузьмич презрительно сплюнул, взглянул на него, как на бестолкового мальчишку, и даже не удостоил ответом.
— За все уже уплачено… — по-прежнему улыбаясь, пояснил хозяин отеля. — И наш доблестный капрал не обижен… С месье Кузьмичом не бывает проблем!.. И постояльцы получили свое за вынужденное переселение. Видите, все довольны. Так что сегодня же начну ремонт.
— О!.. Где-то на соседней улице уже цокают лошадки! — радостно возвестил Кузьмич. — Сейчас, Павлуха, в другой отель махнем.
Из-за сундука он достал початую бутылку шампанского
— Ну-ка, пригуби, служивый!.. Эх, жаль, не смог я вас щами кислыми угостить. Ну, ничего, спозаранку и ваше винцо впрок.
— Как можно, месье?!.. — Полицейский поспешно выставил вперед обе ладони. — В такую рань!.. К тому же я на службе!..
— Ох, и непонятливый народ мне с утра попался, — укоризненно покачал головой Кузьмич и протянул бутылку Полю.
Помощник также отклонил искреннее предложение:
— Сегодня столько дел… — произнес он и осекся.
Кузьмич расхохотался:
— Какие дела, забывчивый?!.. Я же сказал: гикнулся мой товар!.. Весь, до единой бутылочки…
В годы пребывания в России Поль повидал купеческие «загулы». Но тогда он был лишь сторонним наблюдателем. С Кузьмичом остаться лишь наблюдателем не удалось.
Казалось, вихрь, состоящий из льющихся напитков, музыки, звона разбитой посуды, женского визга, удалой брани русского купца, бессонных ночей, провалов в памяти, головной боли, безудержного веселья, братаний с незнакомыми людьми и занудных нравоучений полицейских, навсегда втянул в себя Поля, и не было никаких шансов освободиться от его власти.
Но в какой-то день вдруг наступили тишина и покой.
Поль открыл глаза и увидел над собой лишь серый потолок в трещинах и в отвратительных пятнах:
— Так, наверное, выглядит земля, по которой смерть ведет грешника на тот свет. Неужели в эти скорбные минуты не наступит облегчение, и последний путь суждено преодолевать с головной болью и нестерпимой жаждой?..
Нет, это еще не конец…
На фоне серого потолка появилось веселое лицо Кузьмича.
— Пьяный — не мертвый: когда-нибудь, да проспится, — важно изрек он. — Пора, Павлуха, подниматься. Как говорят грамотеи, на жизни точку ставить рано, а запятую — в самый раз!
— Где я? — едва выговорил Поль.
— Кажись, еще в Париже. То ли в «Сиреневом приюте», то ли в «Золотой акации». Но во Франции — это точно! — Кузьмич задорно подмигнул: — Очумел я маленько от Парижа… А может, и он — от меня… Сегодня завершаю труды свои торговые, и завтра — в путь, на родимую сторонушку.
— Труды торговые?.. — изумился Поль. — Вы ж еще не приступали к ним…
— Шалишь, Павлуха… Бочонки с французской водкой, то бишь с коньяком по-вашему, уже готовы. А в них — «паттандр» упрятан. Каждая фарфоровая финтифлюшечка в тряпицу обернута, чтобы не гремела и не звенела, в пути не разбилась.
Поль напряженно поморщился:
— Погодите, какой коньяк, какой фарфор?!
Кузьмич покачал головой и назидательно пояснил:
— Глубоко в хмель врезался, коль ничего не помнишь. Закупил я, значит, в городе Севре вазы, фигурки, сервизы всякие, по моделям самого месье Фальконе изготовленные.
— Так мы и в Севре побывали?.. — еще больше удивился Поль.
— Кто бывал, а кто и в облаках витал. Зачем пастушку голову отбил? — Кузьмич погрозил пальцем.
— К-какому пастушку?..
— Фарфоровому. Мне ведь за него пришлось платить… Ладно, не робей, ухарь беспутный! Приладят московские умельцы голову, и продам я порченного пастушка какой-нибудь слепенькой барыне.
Поль подпер щеку ладонью, уставился в одну точку и тихо заговорил:
— Наследник русского престола, принц Павел, получил недавно от нашего монарха в подарок великолепный туалетный набор из шестидесяти четырех предметов, изготовленный севрскими умельцами…
Кузьмич хитро подмигнул собеседнику:
— А мы про тот подарок наслышаны…
Поль вдруг встрепенулся:
— Господи, и когда же вы, месье Кузьмич, успели столько сделать? Мы ведь почти не расставались все эти жуткие дни и ночи… Но объясните, зачем прекрасный севрский фарфор прятать в бочки с коньяком?
— Так выгодней… Хоть на границе и располовинят мой коньяк всякие служивые охальники и бесчинщики, зато фарфор сохраню.
— А если и до него доберутся?
— И это не велика беда!
— Так в чем же выгода?
— А выгода — в слухе! — Кузьмич хитро сощурил глаза: — Ну, доберутся служивые до фарфора, ну, отнимут необъявленный товар, зато слух о том обойдет все города и веси.
— Ну и какая вам польза от этого?
— Вот голова непонятливая! — Кузьмич расхохотался, но все же снизошел до пояснения: — А дело в том, что у нас, в России, свои фарфоровые фабрики имеются. Первую открыл господин Дмитрий Виноградов еще при матушке-государыне Елизавете Петровне. И фарфор у нас, Павлуха, производится не хуже севрского.
— Так зачем же его завозить из-за границы?
— Затем, что нашенские модники слишком падкие на все французское. За сервиз, в отечестве изготовленный, больше рубля не дадут, а за такой же, но севрский, три с половиной, не моргнув, отдадут.
— Значит, вы будете свой фарфор выдавать за севрский!.. — сообразил Поль. — И покупатели, наслышанные об изъятии на границе французского товара, не заподозрят подвоха…
— Во, начал помаленьку соображать!.. — похвалил Кузьмич. — А клейма и всякие обозначения на товаре мы только так сварганим — хоть мейсенские, хоть фюрстенбергские, хоть севрские!