Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Панченко Александр Михайлович

1936: «Юръевецкий район. В колхозе «Красный льновод» ликвидирована группа антисоветски настроенной молодежи. Арестованы Балахонов А. В.,Отроков Е. М. и Аникин А. В.

Одной из форм контрреволюционной деятельности этой группы было распевание среди колхозников контрреволюционных частушек, дискредитирующих вождей партии и правительства. Следствием установлено, что такого рода контрреволюционные частушки Балахонов, Отроков и Аникин распевали в колхозе во время работы на льнопункте, а также и в бараках среди лесорубов» (ТСД 2002: 898).

1953: «Анисина М. Г. (1937 г. р., русская образование 7 классов, колхозница, Малинский район Московской области) в 1952 – начале 1953 направила в редакции местных газет «Вперед» и «Московская правда» десять анонимных писем с частушками

про руководителей партии и правительства, про колхозную жизнь. Также пела эти частушки среди односельчан» (58.10. 1999: 29). «Максимович А. П. (1913 г. р., русский, образование низшее, колхозник, Печорский район Псковской области) в январе 1952 года на новогоднем вечере в школе спел антисоветскую частушку» (Там же, 84). «Акимов М. Е. (1904 г. р., русский, прежде судим, образование 2 класса, без определенных занятий, Орловская область) 29 мая 1953 года на вокзале станции Орел хулиганил, нецензурно ругался и пел частушку: «Коммунисты просят масло, комсомольцы молока, а им С. отвечает <…> сломался у быка». В приговоре отмечалось, что частушка, которую распевал Акимов по своему содержанию носит антисоветский характер, т. к. в ней с исключительным цинизмом высмеиваются, комсомол, партия и вождь» (Там же, 171).

1958: «Рыбкин В. В. (1929 г. р., слесарь, г. Брянск) в 1958 году среди рабочих критиковал советскую действительность, ругал коммунистов, пел антисоветские частушки» (Там же, 493).

В 1963 году в приговорах по статье 58.10 «Антисоветская агитация и пропаганда» фиксируется исполнение политических частушек в лагере (58.10. 1999). Во всех перечисленных случаях исполнение антисоветских частушек было публичным, будь то школа, вокзал или редакция газеты. А. С. Архипова и С. Ю. Неклюдов приводят статистические данные по Татарской АССР о наказаниях за исполнение антисоветского фольклора и на их основе приходят к выводам, что «(1) в первой половине 1930-х годов внимание уделялось скорее частушкам, а во второй половине – и анекдотам, и частушкам; (2) количество дел за анекдоты и частушки после 1935 года увеличивается, а приговоры становятся все более суровыми» (Архипова, Неклюдов 2010: 93) – от двух лет заключения до высшей меры наказания.

Д. К. Зеленин отмечает следующие особенности политической частушки: она выделяется по принципу темы и содержания, может быть легко датирована, отражает важные и всем известные события. Формально к «политическим» относятся частушки «Яблочко» и «Я на бочке сижу» (Зеленин 1999: 468). Внимание ученых привлекал генезис политической частушки: городское или деревенское происхождение, соотношение со старой бытовой частушкой, плясовой песней и т. п. (Стратен 1927). Украинская исследовательница О. В. Олексiева в статье «Коротенькi пiснi («частушки») рокiв 1917–1925» отмечает, что на Украине частушки исполняются на украинско-российском жаргоне и, следовательно, можно предполагать их российское происхождение (Олексiева 1925).

А. М. Смирнов-Кутаческий в статье «Происхождение частушки» пишет: «Бюхер в обстоятельном исследовании «Работа и ритм» доказывает, что народная песня произошла из рабочего ритма. <…> Ритмичный стук при работе формировал психическую энергию и, вызывая эмоции, воплощенные в песне, облегчал однообразие работы, да и самую работу. <…> Частушка по своему музыкальному складу вся насыщена фабричным ритмом. Ее четко выраженный размер – хорей или ямб, без безголосого пиррихия – как нельзя больше соответствует четкому ритму фабричного станка:

При царе, при Николашке, ели, пряники, барашки…Та-та, та-та, та-та, та-та, та-та, та-та…» (Смирнов-Кутаческий 1925: 43).

Исследователь не досказал частушку, под чей фабричный ритм рабочий производит прибавочную стоимость. В одном из вариантов она звучит так:

При царе при НиколашкеЕли белые олашки.А совет да исполком,Все мякины истолкем.

Размышления А. М. Смирнова-Кутаческого о зависимости частушки от фабричного ритма цитировали и Ю. М. Соколов, и В. В. Стратен и пр., не оговаривая другой гипотезы, высказанной в его работе: «Частушка – показатель социального кризиса», и если «фабрика дала ритм частушке», то «социальный кризис наполнил ее содержанием» (Смирнов-Кутаческий 1925: 55), достаточно оппозиционным к большевистской власти.

А. В. Кулагина считает, что «политические

частушки – новая форма песенок-хроник», результат индивидуального творчества очевидца событий, лишенный поэтических достоинств (Кулагина 1999: 6). По ее мнению, частушка «остается в личном репертуаре автора, не становясь объектом дальнейшей изустной передачи» (Кулагина 1999: 7). С. Б. Адоньева также считает, что в частушке (в рассмотренном исследовательницей случае – бытовой) «сообщают новость». Вместе с тем С. Б. Адоньева отмечает, что «новостью является не сам текст, но акт приписывания некоего текста некоему конкретному факту. Или, точнее, сотворение некоего социального факта – новости (события) – посредством верификации определенного текста» (Адоньева 2004: 158). Это утверждение подходит и к политическим частушкам. Так, 23 апреля 1953 года были осуждены «Батаков А. В.(1928 г.р. русский, образование низшее, заключенный, РСФСР), Гнелицкий Н. А. (1932 г.р., русский, образование низшее, заключенный), Кибаков Л. Н.(1931 г.р., русский, образование низшее, заключенный)», которые «6 января 1953 года в изоляторе пели частушку: «Когда Ленин умирал Сталину приказывал: рабочим хлеба не давать, мяса не показывать». 12 марта 1953 года: «Когда Сталин умер, то супу не дали, когда Маленков умрет, то хлеба не дадут»» (58.10 1999: 78). Этот пример демонстрирует, как происходит актуализация текста частушки во время смерти политического лидера.

Публикация антисоветских частушек в 1920-е годы была вызвана желанием показать «настроения» населения. Исследователи и публикаторы политических частушек часто прибегали к «вульгарно-социологическому» методу, приписывая происхождение и исполнение текстов определенным социальным слоям (бедняки, кулаки, середняки и пр.). В своем учебнике «Русский фольклор» Ю. М. Соколов писал: «Собирание и изучение частушек в наше время <…> является актуально необходимой задачей, так как проливает свет на всю реальную картину классовой борьбы» (Соколов 1932: 30) [329] . Для 1920-х годов допустимо положение, что крестьяне, будучи инертной массой, в первые годы революции не принимали советскую власть и сначала пели антисоветские частушки, а потом переключились на советские. Эта осторожная позиция отражена в сборниках материалов студенческих этнографических экскурсий под руководством В. Г. Богораза-Тана. Так, в статье Н. Морева читаем:

329

В этой книге и в более поздних выступлениях вслед за разговором о кулацких частушках Ю. М. Соколов призывает к «преодолению стихийности» в народном творчестве: «Я глубоко убежден, что фольклор пролетарский и крестьянский скоро привлечет более пристальное внимание советской и партийной общественности, чем это было до сих пор» (Соколов 1932: 32).

События, последовавшие за Октябрьской революцией, сначала вызвали как бы недоумение со стороны крестьян<…> Тяжесть разверстки, трудналога и гражданской войны вызвали в них недовольство. Им некому было растолковать, что эти явления эпизодические, что, только перешагнув через них, мы можем приступить к мирному строительству. Не удивительно, что старуха-мать, у которой один сын был убит в империалистическую войну, а второй пропал без вести в гражданскую, сообщила мне частушку.

Комиссары черти,Нет на вас и смерти.Вы бы околели,Мы бы не жалели.

Но за последние годы, когда экономические условия улучшились, когда появились заработки <…>, мысль крестьянина направилась в другую сторону (Морев 1924: 118).

Исполнение политических частушек в городе, по мнению В. В. Стратена, не могло быть социально дифференцированным:

Поток контрреволюционных, злобных частушек исходил из трудно определимой мещанской, обывательской массы – может быть, от ремесленников, торговцев, мелких спекулянтов, особенно от мешочников, разъезжавших между городом и деревней. Творчество различных социальных группировок, вливаясь в улицу, подхватывалось уличными детьми и подростками, которые, будучи очень экспансивны и восприимчивы по натуре, переваривали в своем репертуаре решительно все – и воровскую песню, и театральные куплеты, и революционную частушку, и контрреволюционную. Так, какой-нибудь чистильщик сапог мог с одинаковым чувством петь сначала: