Русский рай
Шрифт:
Настала зима с частыми дождями. Возле крепости и в двух заложенных ранчо, названные именами Хлебникова и Костромитинова, строили дома и ранчерии, пахали поля, сеяли пшеницу и ячмень. Словно исполнив своё главное предназначение – строительство церкви, тихо предал Господу душу ее строитель церковный староста Федор Свиньин.
Прошло два месяца, Кондаков с креолами не возвращался, что вызывало беспокойство Костромитинова. Он два раза навещал Сысоя, спрашивал, что могло случиться с людьми, которых тот знал, в местах, где когда-то бывал. Правитель конторы уже подумывал о поисках пропавших надежными служащими под началом Сысоя, чего старовояжному очень не хотелось, но, скорей всего, пришлось бы исполнять.
На расспросы главного правителя и приказчиков Емеля отвечал, устало, неохотно и без обычной дерзости, прикидываясь глупей, чем его знал Сысой, что они с Кондаковым дошли до Счастливой горы. А почему шли к ней, он того не понял: так приказывал подпоручик. По пути Кондаков нанял двух белых американцев и двух индейских пеонов, купил кирки и лопаты, чтобы копать в горе яму. Возле горы они устроили лагерь, Кондаков пошел на разведку и пропал. Ждали его с неделю. Американцы стали требовать с Емели и другого креола обещанные деньги. Денег у них не было, тогда рабочие отобрали ружья, кирки, лопаты, одеяла и уплыли по реке к капитану Суттеру, который строит крепость «Новая Гельвеция». Спутник Емели по походу, отправился с ними.
– Что об этом думаешь? – спросил Сысоя Костромитинов, когда был закончен сыск.
– Думаю, что Лешка сильно растолстел на офицерском жалованье, – старовояжный передовщик усмехнулся в седые усы и пояснил. – В прошлые годы Кондаков уже пропадал в тех местах. Потом явился и сказал, что нашел щель в горе, по которой полез внутрь. Говорил, будто видел там всякие страхи: золотые гробы с покойниками или золотыми истуканами. Если не врал, думаю, что нашел ту самую щель, опять полез и застрял. Раз неделю ждали, значит там и помер.
– Опять золото?! – с неприязнью просипел правитель. – Будь оно не ладно. В Главном правлении слышать о нем не хотят.
Петр Степанович Костромитинов давно уже устал от своей должности, но его несостоявшийся заместитель Егор Черных, которого привез с собой главный правитель Фердинанд Петрович Врангель, строил ранчо на равнине южней Малого Бодего и был так увлечен работой, что к другим делам оставался равнодушен.
Прошла калифорнийская зима, затем весна. Возле форта и на распаханных полях новых селений заколосился хороший урожай. Помня прошлогодние нововведения Врангеля, в Росс добровольно явились две сотни индейцев. Их заняли работами и наградили. Бриг из Ново-Архангельска привез весть о том, что в должности главного правителя, капитана первого ранга Врангеля сменил капитан первого ранга Купреянов. Корабль вернулся на Ситху с россовской пшеницей, фруктами, овощами, солониной и коровьим маслом, с черепицей из секвои и балластом из кирпичей местного производства.
На следующий год посевы были увеличены. По всей Калифорнии случился неурожай, но Росс отправил в Ново-Архангельск пшеницы и продуктов, как и в прошлом урожайном году. Следом за неурожайным годом по Калифорнии стала распространяться эпидемия оспы. Белые люди и креолы иногда заболевали, но не умирали, от этой заразы очень страдали индейские деревни. Сысой был привит еще во времена кадьякского поветрия, он переживал за дочь. На складе крепости была старая вакцина, присланная с Ситхи еще в 1828 году во время поветрия кровавых поносов, которыми переболели алеуты и креолы. Тогда за три недели в Россе умерли 29 человек. Русских служащих болезнь не коснулась, но на всякий случай многие из них были привиты от оспы. Сысой сам сделал прививку дочери старой вакциной. Обученные служащие стали прививать индейских работников.
Вскоре с Ситхи прислали новую вакцину. В крепости прививки делали всем поголовно. Марфа, дважды привитая, ходила по деревням и убеждала жителей довериться русским людям. С ней ходили индейские толмачи и бакеры, постоянно живущие при крепости. Сысой был с ними и вдруг заметил во время всех этих дел, что дочь стала вполне взрослой девушкой. Ее давний поклонник, возмужавший креол, оставался холостым, продолжал ухаживать за ней и оберегать её. Если прежде это настораживало Сысоя, то после походов по деревням он стал намекать дочери, что ей уже можно выйти замуж, а Емеля человек надежный и проверенный. Но Марфа только посмеивалась над рассуждениями и намеками отца.
Индейцы, как водится, виновными в эпидемии считали испанцев и «талакани». Но волна заразы прокатилась по Россу и ближним индейским деревням, жители которых были привиты, умертвив всего лишь одну кадьячку и одну индианку. По сравнению с дальними деревнями, где от оспы гибли до половины жителей, это было так мало, что индейцы стали добровольно приходить в Росс целыми семьями. С толпой испуганных сородичей пришел из миссии возмужавший, крещеный в католичество Солано и опять тупо таращил на Марфу свои немигающие глаза, да так неприлично, что Емеля, хоть и был на полголовы ниже ростом, рассерженно тряхнул пеона, тот смутился и в драку не полез.
Эпидемия ушла на север, продолжая пожинать страшные жертвы.
Наступило другое лето, новый урожай пшеницы обещал быть обильным, но его съела саранча. На сезонные работы к Россу добровольно пришли две с половиной сотни индейцев. Среди них были мужчины и женщины переболевшие оспой в легкой форме: видимо, помогла и старая вакцина. Работы для пеонов не было, но им устроили праздник с застольем и отпустили. Сысой с дочерью работал на Костромитиновском ранчо. После жатвы и молотьбы немногих колков спасенной пшеницы они вернулись на верфь, чтобы продолжить строительство нового бота. Отец и дочь слегка протопили свой домишко для жилого духа и сидели на крыльце, оглядывая окрестности.
– У нас самое красивое место, – весело стрекотала Марфа, – мы живем лучше всех! Никуда не хочу больше ехать.
– Намучилась, бедненькая! – крестясь, пробормотал Сысой. – И оставить тебя было не с кем, разве замуж отдать за Емелю, – опять с усмешкой намекнул на замужество.
– Я бы и не осталась! – насторожилась дочь. – А замуж не хочу. – И призналась, вдруг, взглянув на отца смущенно и ласково: – Больше всего на свете боюсь потерять тебя.
– Ну, так нельзя, – заворчал Сысой, по-хозяйски оглядывая жилье: хоть и оставили дом прибранным, в глаза бросалось много неотложных дел. – Ты уже большая, а я старый.
– Никакой ты не старый! – капризно вскрикнула Марфа. – Старый – когда ходит с палочкой.
Сысой несколько мгновений удивленно смотрел на дочь, потом понял, что она говорит про молодого Черных, ходившего с тростью и расхохотался, задрав бороду.
Рассмеялась и Марфа, взяла котел, вприпрыжку побежала за водой.
Два дня Сысоя никто не беспокоил. Он получил компанейский пай муки и масла, подмазал глиной осыпавшуюся местами печку, починил крышу, сделал навес над крыльцом. Марфа купила рыбы у партовщиков, подбивала кислое тесто и варила уху. Теплыми вечерами к ним приходил Емеля. Он рубил дубы в шести верстах от форта, где на быках, где на себе таскал их с партовщиками на лесопилку верфи. Теперь втроем они вполне счастливо сидели на крыльце, прислушиваясь к накатам волн на прибрежные скалы. Был субботний вечер, впереди воскресный день, кому для отдыха, кому для молитв. Емеля остался на ночлег, но утром правитель конторы прислал за Сысоем посыльного индейца-мивока. Увидев Марфу, он радостно залопотал с ней. Она, к неудовольствию Емели, весело отвечала на его языке, потом сообщила отцу, зачем тот прибыл.