Русский рай
Шрифт:
Комендант через беглеца подтвердил, что на свой страх и риск, без разрешения вице-короля, губернатор, действительно, позволил вести торговлю с миссиями, но только через крепость Сан-Франциско и с условием, что корабли не будут входить в бухту. Затем в мягких словах попросил Сысоя поскорей покинуть Росс, чтобы русская крепость не испортила добрых отношений между Испанией и Россией. Приказчик так же осторожно ответил, что такие вопросы он не решает, но сообщит об этом главному правителю колоний. Ему хотелось сказать другое, но Кусков настрого запретил свои слова, поставив
– Чего-чего, а хлеба, молока и мяса здесь вдоволь, – самодовольно осклабился Полканов, но по-испански говорить этого не стал.
Комендант повел взглядом в сторону входа. Его беспристрастное лицо стало ласковым, глаза заблестели. Сысой обернулся, проследив за взглядами испанцев. В зал вошла женщина или девушка в возрасте, поскольку ее голова была не покрыта, а волосы уложены без кос. На ней было простое шелковое платье, смугловатое лицо излучало юношескую радость, карие глаза сияли.
– Моя дочь донна Консепсион – Кончита, краса Калифорнии, – с гордостью и любовью комендант представил ее гостям.
Банземан вскочил и отвесил глубокий поклон, Сысой с Кондаковым тоже встали и поклонились. Кончита весело и радостно ответила на их приветствие, села рядом с отцом, с ласковым девичьим любопытством разглядывая гостей.
– Девка или баба? – с недоумением спросил Полканова Сысой.
Тот громко ответил:
– Девка! Не идет ни за кого после сватовства командора.
– Знает, что помер?
– Знает, и давно: Швецов говорил, потом Виншипы уши прогудели, только все равно женихов отваживает. У здешних девок одна любовь на всю жизнь.
– Дурь! – Возмущенно мотнул бородой Сысой. – Такая краса пропадет ради какого-то чахоточного дворянчика.
– Посватайся, со своим суконным рылом, – хохотнул Кондаков, не отрывая помутневших глаз от испанки.
Сысой рассерженно взглянул на него, но стал говорить о пленных. Комендант доброжелательно ответил, что десять партовщиков и трех русичей губернатор согласится вернуть. Что касается иных, то одни приняли католическую веру, другие сами не хотят возвращаться.
Переговоры были закончены, цены на пшеницу, масло и мясо оговорены, гостей позвали к столу, но Сысой от обеда уклонился, ссылаясь, что ему надо иметь свежую голову. Полканова к столу не пригласили и он, в фартуке и опорках, каким оторвали от работы, вышел следом за приказчиком, при этом много говорил, наслаждаясь русской речью.
– Ловко толмачишь, – похвалил его Сысой. – Лет шесть, как в бегах?
– Восемь! – поправил толмач. – У меня жена-креолка, двое детей. Служу сапожником, иногда толмачу, всеми уважаем, даже коменданту и Кончите обувь шью. Народ здесь бедный, но не голодает, как на Кадьяке и Ситхе. Чего-чего, а еды всем хватает. Солдаты – мои друзья, я им сапоги латаю. Они ничего другого не умеют, кроме как ружья таскать, а к ружьям пороху нет, и все ругают Мадрид, что не шлет обещанного.
– И сколько их тут? – осторожно спросил Сысой, понимая, что выпытывает тайное.
– Семь десятков вместе с комендантом и его братом! – не смущаясь, не понижая голоса, ответил бывший промышленный.
– А Кальянов, что бежал с тобой с «Юноны» жив ли?
– Живой. Тоже толмачил в Монтере, потом в миссии. По слухам взял землю, вольно крестьянствует на севере залива, а я переселился в крепость, меня, пока, ремесло кормит, но воли хочется. Денег накоплю и заведу ранчо, как Мишка. Мы с ним скрывались в Бодеге от шлюпки Хвостова и Давыдова. После скитались, питались природой, потом в устье большой реки жили рыбой, мясом, травами, рубили лес для крепости и были приняты комендантом.…
– Выкрестились?
– Так, для вида! – Поморщился перебежчик. – Здесь скажи, что ты католик и всё, свой. А я как молился, так и молюсь, и свои праздники почитаю и крест на шее наш, – распахнул ворот рубахи. – Они здесь чудно Бога любят: молитвы читают, а слов не понимают, все по-латински.
– А пятеро наших, что бежали от меня прошлый год, или были захвачены гишпанцами. Не слышал про них?
– Слышал! Жили у Мишки Кальянова в работниках. Сейчас не знаю где. Наверное, там же.
– Тоже морды выстригли? – Сысой насмешливо окинул взглядом лицо выкреста. Но Полканов не обиделся, он был сыт и добродушен.
– Это здесь, в крепости, я бреюсь как все, а им, на другой стороне залива – воля: хоть голым скачи как тамошние индейцы.
– Вернуться не хочешь? – осторожно спросил Сысой.
– На каторгу, что ли? – хохотнул Полканов. – И Ситха не слаще!
– Без сыска не обойтись, – согласился Сысой и насмешливо взглянул на Петра-Педро: – Поспешил с побегом! Мы купили у кашайя землю, построили крепость, даст бог, осядем с внуками и правнуками.
– Хорошо бы! – не обрадовавшись новости, не опечалившись близостью Компании, согласился беглец. – Англичане уже пробовали объявить северную Калифорнию своей землей. И спросил, глядя в сторону: – Мимо белых скал проплывал?
– Помню!
– Залив Дрейка. Лет двести назад, даже больше, там стоял английский мореход, грабивший испанские селения в Тихом океане. Тамошние индейцы его приняли и объявили своим королем, а он их землю подарил аглицкой королеве. Хорошо бы иметь здесь свою, русскую, страну, да споров о земле будет много.
Сысой молчал. Просьбы коменданта крепости, наказы главного правителя, уклончивые ответы Кускова испанцам, все складывалась в какую-то безрадостную картину, в которую не хотелось верить.
Разложив костерок на песчаном берегу и попивая чай, заваренный в котле, кадьяки мирно сидели возле байдары в стороне от бастиона и выглядели вполне довольными. Повозка с впряженными быками подвезла фанеги* ( калифорнийская мера сыпучих продуктов, 3,5 пуда ) с пшеницей, бочки с маслом. Сысой пересчитал их и стал командовать погрузкой. Антипатр со шхуны заметил суету на берегу, приложился к подзорной трубе и вскоре отправил по уговору байдару с мехами.
Кондаков с Банземаном явились к месту обмена в изрядном подпитии. Мореход мотал головой, тряс побледневшими щеками, сгибался и выпрямлялся, словно у него прихватило поясницу.