Русский рай
Шрифт:
После дождей между крепостью и бухтой вновь были засажены и засеяны огороды, бахчи, на склонах Берегового хребта вспаханы поля. Но Васильев уже не работал, ни при запашке, ни при севе. После ухода «Кутузова» он стал болеть и чахнуть, зиму отлеживался на печи, которую сложил в лучшие времена. Петруха с семьей жил с ним, вместе с женой ухаживал за больным, но Василий не поправился и тихо умер. Сысой с Прохором поминая друга, молча пили ром возле могил Ульяны, Васьки и погибшего Алешки Шукшина, каждый думал и вспоминал о своем, и оба смотрели в море, на котором играли и светились блики солнца.
Подремонтированный галиот, спущенный с верфи Росса, под началом Банземана
Пришла пора жатвы, народу для полевых работ не хватало. Охотно занимались огородами только тлинкитки – жены партовщиков, а их было мало. Кадьячки отлынивали, предпочитая шить одежду, собирать рыбу, моллюсков и всякую еду в полосе отлива, женщины помо и мивоков тоже без охоты работали на земле. Кусков послал в береговое селение Сысоя с его разродившейся женкой и Прохора, предлагая жителям за помощь в полевых работах железный котел. Там многие семьи варили желудевую кашу по старинке, бросая в глиняный котел нагретые камни. Но даже железным котлом посыльные не смогли прельстить индейцев к полевым работам.
То же самое произошло в селении Чу-гу-ана. Кусков метался, не зная, что делать: урожай был лучше предыдущих, пшеница начинала осыпаться, огороды зарастали сорной травой, и с каждым днем она становилась гуще. В отчаянии правитель приказал пригнать жителей силой и отправил в селение пятерых служащих с ружьями. Они окружили индейскую деревню, подняли на ноги всех сильных женщин и погнали на поля, мужчины пошли за женами сами.
Прохор злословил и ругался, но вместе со всеми исполнял приказ правителя конторы. Женка Сысоя, как и прежде немного говорившая по-русски, носила на шее зыбку с дочкой и объясняла иноплеменникам, чего от них хотят «талакани». Ссоры не было. Индейцы неохотно, но повиновались. Прохор пристально вглядывался в державшихся особняком, молодых женщин. Одна из них настолько привлекла его внимание, что он переменился в лице. Индеанка, действительно, была хороша: высокая, стройная и статная, держалась с достоинством, как колошская жена тойона или героя, и тем сильно выделялась среди других.
– Кто такая? – спросил он Сысоя и попросил его женку узнать.
Толмачка, покачивая зыбку на животе, подошла, попыталась заговорить. Вернувшись к мужчинам сказала, что длинная – чужая, из племени юма, которых мивоки и помо почти не понимают. Она бежала из миссии и прибилась к здешней деревне. Прохор удивленно присвистнул, причесал пятерней длинные волосы и направился к беглянке. На подходе к полям он уже по-свойски объяснялся с ней знаками. Девка сдержанно и настороженно улыбалась, показывая свое расположение к промышленному.
Индейцы вместе со служащими и партовщиками, неохотно, но поработали. Урожай был сжат, увязан в снопы, перенесен на сушку в овин. Работников накормили сладкой кашей, напоили сладким чаем, дали обещанный котел, особо отличившихся наградили одеялами и отпустили. Они ушли, не показывая обиды или злости, а приглянувшаяся Прохору девка осталась при крепости. На другой день так же, силком на поля пригнали жителей береговой деревни, и они работали наравне со служащими и партовщиками, потом были угощены и награждены. Кусков был зол и печален, жаловался Сысою:
– Противно душе, а иначе нельзя. Без их помощи не обойтись… Скорей бы прислали замену, что ли?!
У Сысоя на душе тоже было пакостно. Когда-то с Васькой они думали, что им, крестьянским детям, жившим, между промыслами, на заимке Филиппа Сапожникова не в обузу поднять настоящее хозяйство, была бы земля да благодатная погода. Они попали в Калифорнию, о которой было столько разговоров, правда не хозяевами, а служащими. Васька умер от бессмыслицы жизни, от которой бежать некуда, на Сысоя вид засеянных полей стал наводить скуку. Прохор – бийский мещанин с рудников, никогда не тосковал по вспаханному полю, но после войны с ситхинскими колошами был в постоянном недовольстве и озлобленности. И вот, он повеселел, даже помолодел с виду.
– С беглянкой живешь? – глядя на него, спрашивал Сысой.
– Жил бы, да не пускает к себе! – чему-то глупо улыбаясь, отвечал дружок. – Если правильно понимаю, – дочь тойона откуда-то с полудня, где мало леса, много песка и камней. Лопочет, как попала на миссию и бежала, но толмачить некому. А девка хорошая, красивая и даже душевная!
– Спрячь её. Монахи и солдаты с миссий чуть не каждый день бывают в крепости, увидят, мороки не оберешься.
Долго скрывать девку не удалось, она была слишком приметной. Миссионерывысмотрели её и стали требовать возврата. Прохор с Сысоем упросили правителя не выдавать беглянку, но с каждым новым приездом падре Хуан все настойчивей наседал на Кускова. Забрать её силой он не мог, но принуждал, придумывая разные хитрости, от которых Росс терпел убытки и вскоре умученный правитель взмолился:
– Иди со своей девкой и с партией на Ферлоны. Рановато для промысла сивучей, но пока будешь промышлять птиц… Ты тоже не приказчик! – обругал Сысоя. – Передовщик из тебя хороший, а приказную работу делаю за тебя я со Старковским. Ведите две партии, устраивайте постоянные станы. Основные промыслы у нас теперь на островах.
О том, сколько бобров было добыто за год, уже не говорили.
– На чем идти, судов-то нет? – удивился Сысой.
– На байдарах, как в доброе старое время, и налегке. Мука нужна только вам, двоим, возьмите по пуду. Будет транспорт, пришлю по мешку, а партовщики проживут на природной пище: были бы чай и табак, большего им не надо. Не пропадете, нынче мы все на компанейском жалованье.
Сысой позвал алеутов и кадьяков, с отцами которых ходил на промыслы, Прохор тоже был уважаем партовщиками и быстро собрал партию. Кусков велел им забрать беглых индейцев, которых укрывал возле крепости и не хотел из-за них спорить с миссионерами, требовавшими выдать пеонов. Сысой позвал за собой женку, и она согласилась пожить с ребенком на островах, не так далеко от родовой деревни. Прохор тайно вывозил приглянувшуюся ему южанку. Жил ли он с ней или только женихался, того Сысой не знал.
Дружки собрали и снарядили две партии байдарочников, погрузили снаряжение, тихо вышли из бухты. При спокойном море, в виду берега, байдарки направились к заливу Бодего, там просушили и промазали жиром свои лодки, двинулись дальше, к заливу Сан-Франциско, заправившись пресной водой, пошли в открытое море на закат, к знакомым скалам островов.
Едва партии высадились на них, еще даже не разгрузив лодок, мужчины и женщины стали срывать с себя одежду, которую их принуждали носить в Россе и миссиях. Партовщики побросали на камни все лишнее, сели в байдарки и весело разошлись по воде для промысла: ловили рыбу, стреляли птиц из луков. Сысой перенес на старый табор вещи, слегка подновил свою землянку из камней, накрыл прохудившуюся крышу палаткой и дом был готов. Женка, сбросив опостылевшее платье, повязала бедра платком, стала собирать остатки плавника и раздувать костер, чтобы приготовить горячую пищу. Жены партовшиков, так же разоблачившись, устраивались для долгого житья. Сысой оказался в окружении полуобнаженных женщин, к чему был привычен.