Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
Третья конная рать, в которую входили отборные тумены Менгухана и полководца Бурундая, спешила на север, по следам великого князя Юрия Всеволодовича.
Металась Русь, зажатая железными клещами татарских ратей.
Рушились стены городов, плавились в неистовом пламени пожаров свинцовые кровли соборов, печальными надгробьями стояли закопченные печища на месте сожженных деревень.
Пылали деревни по Нерли и Которосли, Колокше и Пекше, по Яхроме, Шоше, Ламе и иным русским рекам, которым несть числа. Волки стаями пробирались вслед за татарскими загонами, терзали еще не остывшие трупы. Пепел траурным платом ложился на снега.
По-разному встречали беду
По-разному встречали свою судьбу и города.
Пять дней отражал жестокие приступы город Переяславль-Залесский. Двойные деревянные стены с двенадцатью башнями не поддавались ударам камнеметных орудий. Горожане бились зло, умело. Трупы татар скатывались вниз по обледенелому валу, к реке Трубеж. Только запалив стены со всех сторон, осаждавшие сумели ворваться в город. Все переяславцы погибли, — мстя за тяжелые потери, татары не брали пленных.
Упорно сражались города-воины Дмитров и Юрьев-Польской, посадский Волок-Ламский, гордая Тверь. Жители этих городов все взялись за оружие и все пали в неравной борьбе. На пути к Новгороду Великому задержались тумены хана Батыя под небольшим городком Торжком. За свою длинную историю пограничный Торжок выдержал бесчисленное множество осад и приступов, жители его умели сражаться. В Торжке в горькую годину Батыева нашествия не оказалось ни князя, ни княжеской дружины, но новоторжский посадник Иванка, старосты Яким Влункович, Глеб Борисович и Михайло Моисеевич не хуже иных княжеских воевод разбирались в ратном деле. Когда дозоры принесли весть о приближении татар, звонарь соборной церкви ударил в набатный колокол. Посадские люди Торжка привычно разобрали оружие из уличных амбаров и разбежались по стенам, каждый на свое место. На татар, нахрапом бросившихся на приступ, полетели стрелы, обрушились камни и бревна, полилась из перевернутых котлов кипящая смола. Хану Батыю пришлось начинать осаду.
День за днем приступали татары к Торжку, взбирались по штурмовым лестницам на невысокие стены, но никак не могли преодолеть мужества горожан. Новоторжские ратники изнемогали в неравной борьбе. Каждую ночь посадник Иванка посылал через плотное кольцо осады смельчаков вестников, наказывал:
— Спешите в господин наш Великий Новгород, пусть шлют подмогу!
Гонцы спускались по веревке с городской стены, беззвучно исчезали в темноте. Доходили они до Новгорода или нет — в Торжке не знали, но на помощь надеялись. Не оставит Великий Новгород в беде свой пограничный град!
Совсем мало осталось ратников в Торжке, но город не сдавался. Простояв под стенами две недели, хан Батый пропустил удобное время для похода на Великий Новгород. Град Торжок до конца выполнил свой воинский долг…
По-иному случилось в Угличе. Великий князь Юрий Всеволодович, собиравший новое войско в заволжских лесах, на реке Сити, надеялся, что сильные укрепления Углича надолго задержат врага. Но местные бояре решили по-иному. Углич сдался без боя.
Менгухан и полководец Бурундай запретили своим воинам разорять город. Бурундай объяснил недовольным тысячникам:
— За великой рекой стоит войско князя Юрья. Войско нужно разгромить, а самого князя убить. Нужно идти быстро. Если грабить города, которые сами сдались, то другие города на пути будут сражаться до последнего воина. Пусть толстые, глупые как индюки руситские бояре благодарно кланяются хану. Их час придет. А сейчас нужно думать только о князе Юрье!..
Не задерживаясь в Угличе, войско Менгухана и Бурундая прошло дальше.
Передовые татарские сотни мчались через опустевшие деревни. Но это не беспокоило опытного военачальника Бурундая. Если люди разбежались по лесам, то их трудно будет собрать в полки. Разведчики доносили, что некоторые упрямые руситы — то ватагами, то в одиночку — пытаются пробраться на север, на помощь своему князю. Бурундай приказал поставить заставы на дорогах и убивать упрямцев.
К исходу февраля войско Менгухана и Бурундая перешло окованную льдом Волгу.
Дремучими лесами между Нерлью и Колокшей воевода Иван Федорович пробирался на север. С ним был только суздальский дружинник Елифан, остальные ратники, чудом спасшиеся из горящего Владимира, разбрелись по лесным деревенькам.
Горько было таиться на родной земле, а надо. Где-то далеко, за Волгой, собирал воинов великий князь Юрий Всеволодович. Каждый умелый дружинник для него дороже дорогого, а о таком опытном воеводе, как Иван Федорович, и говорить нечего. Мало осталось у Юрия Всеволодовича воевод, ох как мало. И Еремея Глебовича больше нет, и Филипа Нянки, и Петра Ослядюковича. Только воевода Дорож при нем, но тот молод еще, всей ратной мудрости не постиг. Надобен Иван Федорович великому князю, а раз надобен — обязан сохранить свою голову в целости.
Но не дошел бы воевода Иван Федорович, заплутался в лесных чащобах, если бы не Елифан. Суздалец знал в здешних лесах все тропинки, безошибочно выводил то к охотничьей избушке, то к деревеньке, затерявшейся в лесу. Иван Федорович только удивлялся, когда тот говорил:
— За тем оврагом паленое дерево будет, а пойдешь от него налево — изба охотничья и амбар при ней жердевой…
И верно — среди деревьев показывалась изба, и амбар при ней был, из жердей сложенный, — такой, о каком говорил Елифан.
Елифан объяснял, пробираясь по тропинке вслед за воеводой:
— Сызмалетства знаю эти места. Отец-то мой бортником был, за диким медом и не в такую глухомань забирался. С шести лет, почитай, лесным человеком стал. Лес понимать нужно. Лес только с виду суров, а душа у него ласковая, за доброту добротой платит…
— Как же ты, лесной человек, в дружинники попал?
— На охоте князь меня приметил. Стрелял я из лука на диво: белку в любой глаз бил стрелой хоть в левый, хоть в правый, как скажут.
— Похожая у нас судьба, Елифан. И меня князь приметил, из черных людей возвысил. Только не на охоте приметил, а на войне…
Шли воевода и дружинник на север, по очереди пробивали тропу в рыхлом снегу. Выбивался из сил Иван Федорович — его обгонял Елифан. Уставал суздалец — вперед выходил воевода. Тяжко было. Хорошо хоть, что не голодали, — людно оказалось в лесу. В самых глухих местах встречались обозы. Смирные пахотные лошаденки волокли сани-розвальни. На санях сидели ребятишки, смотрели усталыми, печальными глазами. Мужики шли рядом с топорами и рогатинами в руках — оберегали семьи и от дикого зверя, и от татарского разъезда. По глухим оврагам в шалашах спасались целые деревни. Люди в лесу уже обжились, расположились прочно, по-хозяйски. Под навесами из еловых ветвей хрустели сеном коровы. В снегу были протоптаны дорожки. На скрытых кострах булькало в котлах нехитрое варево.