Русский спортивный дискурс: лингвокогнитивное исследование

Малышева Е.

Близкую по существу трактовку описываемого феномена обнаруживаем в работе Т. Новиковой [Новикова 2006] и в монографии Г.Ч. Гусейнова «Д.С.П. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х» [Гусейнов 2004], где исследователь предпочитает говорить о «формах бытования идеологем», способах текстовой репрезентации идеологем.

Данные формулировки позволяют предположить, что под идеологемой как таковой исследователь понимает единицу неязыкового порядка, единицу концептуальную, которая объективируется разного рода феноменами языковых уровней; однако оказывается, что «формой бытования идеологемы» и являются собственно идеологемы разного типа, представленные на всех уровнях текста – от минимальной единицы, знака, (идеологема-буква (ерь,

б, н, е), идеологема-падежное окончание (измена Родины и измена Родине; Федеративная Республика Германим и Федеративная Республика Германия)) до идеологемы-имени (топоним, эргоним и т. п.), идеологемы-цитаты (например, преобразованные высказывания Сталина). Кроме того, к идеологемам Г. Гусейнов относит и сферу обсценной лексики русского языка, которая рассматривается в доминантной для советского времени, по мнению автора, идеологической функции. Макроидеологемой СССР для носителей неславянских языков исследователь считает русский (кириллический) алфавит; выделяет даже идеологему-акцент в средствах массовой коммуникации, кино, театре, повседневном обиходе. На примере сталинизмов, или закрепленных в обыденной речи сталинских паремий, ученый показывает динамику идеологической речи вообще и истолковывает «живучесть» идеологем-сталинизмов в постсоветском дискурсе.

Таким образом, Г.Ч. Гусейнов, с одной стороны, понимает под идеологемой любую языковую единицу (в том числе текст или сумму текстов), которая «маркирует» для носителей языка советскую идеологию; с другой стороны, для исследователя, видимо, очевидно существование идеологем «иного порядка» – идеологем как концептуальных элементов идеологии, которые репрезентируются в языке вышеназванными разноуровневыми единицами.

Еще более широкое, собственно культурологическое, понимание идеологемы демонстрирует Г. Гусейнов в монографии «Карта нашей родины: идеологема между словом и телом» [Гусейнов 2005], посвященной «символической географии»: в ней карта рассматривается как идеологический элемент, своеобразная идеологема, что подтверждается, по мнению автора, привлекательностью образа картографического изображения нашей страны и частотным его использованием в рекламном, политическом, телевизионном дискурсе.

Говоря о лингвистическом определении термина идеологема в узком смысле, необходимо сослаться на точки зрения Н.А. Купиной, А.П. Чудинова, Т.Б. Радбиля и др. исследователей, которые сходятся в том, что идеологема – это вербальная единица, слово, «непосредственно связанное с идеологическим денотатом» [Купина 2005: 91], имеющее в своем значении идеологический компонент [Чудинов 2007: 92]; «любое словесное обозначение значимых для личности духовных ценностей, при котором как бы размывается прямое, предметное значение слова, а на первый план выходят чисто оценочные, эмоционально-экспрессивные коннотации, не имеющие опоры в непосредственном содержании слова» [Радбиль 1998: 22].

Если говорить более подробно, то Н.А. Купина определяет идеологему как «мировоззренческую установку (предписание), облеченную в языковую форму» [Купина 1995: 43], «языковую единицу, семантика которой покрывает идеологический денотат или наслаивается на семантику, покрывающую денотат неидеологический» [Купина 2000: 183].

С этих позиций тоталитарный язык, например, рассматривается как «сверхтекст идеологем»: «тоталитарный язык организован системно» и «располагает своим словарем, который можно представить в виде блоков идеологем», которые, в свою очередь, «поддерживаются прецедентными текстами из так называемых первоисточников» [Купина 1995: 138].

Итак, в современной лингвистике достаточно устойчиво представление об идеологеме либо как о собственно вербальной единице, репрезентирующей базовые идеологические установки, ценности в языке

и особенное значение приобретающей в языке тоталитарном, либо как о единице любого языкового (и даже текстового) уровня, функцией которой становится экспликация системы идеологических доминант.

Однако, на наш взгляд, описываемый феномен прежде всего универсалия мыслительная, когнитивная (что, кстати говоря, в целом не противоречит бахтинским представлениям об идеологеме), единица идеологической картины мира, которая объективируется в тексте (в том числе в тексте креолизованном) и – шире – в дискурсе собственно языковыми единицами разных уровней, а также знаками других семиотических систем.

По нашему убеждению, вряд ли стоит ограничивать понимание идеологемы рамками слова или иной языковой единицы. Думается, что лексема является одним из основных способов репрезентации идеологемы в тексте, но только ею понятие идеологемы вряд ли исчерпывается.

Такого рода «когнитивно ориентированный» подход к исследуемой универсалии репрезентирован, в частности, в исследованиях Н.И. Клушиной и А. А. Мирошниченко.

Последний, являясь автором методики лингво-идеологического анализа [49] , предлагает разграничить две единицы – лингвему и идеологему, определяя их соответственно как «праксему языка» и «праксему сознания».

49

См. подробнее в [Мирошниченко 1995¹], [Мирошниченко 1995²], [Мирошниченко 1996].

Ценностно-языковое соответствие, возникающее при моделировании между идеологемой и лингвемой, исследователь называет лингво-идеологемой, подчеркивая, что лингво-идеологемы – это материал и продукт лингво-идеологических парадигм.

С точки зрения автора, определенная идеологема (в ее метафизическом и ценностном значениях) выражается определенной лингвемой. «Это означает, что идеологема является концептом, а лингвема – индикатором лингво-идеологемы» (выделено мной. – Е.М.) [Мирошниченко 1995¹]. Заметим, что

А.А. Мирошниченко справедливо полагает, что лингвемой, то есть средством языковой объективации идеологемы, может являться «любая единица языка, а также любое синтаксическое или семантическое отношение в языке… Индикатором лингво-идеологемы может быть даже значимое отсутствие должной единицы языка или должного структурного отношения (эллипсис)» [Мирошниченко 1995¹].

Н.И. Клушина в [Клушина 2008] рассматривает идеологему сквозь призму коммуникативной стилистики, что является определяющим и решающим фактором в ее представлениях о данном феномене.

Автор понимает под идеологемой «центральное понятие публицистики», «единицу коммуникативной стилистики», «базовую интенсиональную категорию публицистического текста и публицистического дискурса», которая задает «определенный идеологический модус любому публицистическому тексту»; наконец, идеологема, рассматриваемая в парадигме коммуникативной стилистики, – это «основная авторская идея, имеющая политическое, экономическое или социальное значение, ради которой создается текст» [Клушина 2008: 38–39].

Последнее из приведенных определений нам кажется несколько расплывчатым и неопределенным, однако для настоящего исследования важным оказывается следующее: предпринимая попытку в рамках коммуникативной стилистики разграничить понятия идеологема, концепт и ментальный стереотип, Н.И. Клушина признает, что, во-первых, это смежные единицы одного – ментального, когнитивного – уровня; а во-вторых, что идеологема, так же как концепт и ментальный стереотип, репрезентируется в текстовом пространстве дискурса.