Русский
Шрифт:
К верхней губе прилепились седоватые усы. Одна рука была заложена за борт кителя, в другой дымилась трубка. Он обошел гостей, посылая в их стороны струйки дыма.
– Здравствуйте, товарищи, – произнес мнимый Сталин.
Ветераны обомлели, колыхнулись сначала назад, а потом вперед, словно на их тростниковые тела дунул ветер. Они смотрели на портрет вождя, украшавший стену. Переводили взгляд на тата, который окуривал их голубыми дымками. И в их склеротических головах происходило смятение. Их полуслепые слезящиеся глаза не могли оторваться от бриллиантовой звезды. Их стариковская память озарялась сполохами давних салютов, когда над Москвой расцветали пышные букеты, а в темно-синем небе, в перекрестье прожекторов, парило любимое
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – воскликнул генерал с вытекшим глазом, туго перетянутый парадным ремнем.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – произнес дребезжащим голосом худой старик, чей пиджак блестел медалями за взятие европейских столиц.
И уже не было сомнения, что пред ними их любимый вождь, который вел их сквозь смертельный пожар войны, взламывая врата европейских твердынь. Старушка, согбенная под тяжестью военных наград, распрямилась, отбросила палку и, обращаясь к остальным ветеранам, тонко, задыхаясь, воскликнула:
– Товарищу Сталину, ура!
И все нестройно, блеклыми голосами, подхватили:
– Ура!
Тат легким мановением руки, благосклонно, с доброй усмешкой, остановил восторги. Подошел, поздоровался с каждым, расспрашивая, кто, где воевал.
– Второй Украинский фронт, товарищ Сталин.
– Первый Белорусский!
– Четвертая воздушная армия!
– Дивизион подводных лодок Балтийского флота!
– Пятый танковый корпус.
Они молодели на глазах. К ним возвращалось зрение. В дряблые мускулы вливались силы. Сердца дышали волей и счастьем. Они были снова солдатами несметной армии, и с ними был их вождь, их грозный и непобедимый полководец, с чьим именем они бросались в атаку, горели в танках, топили немецкие транспорты, умирали под пытками, неодолимой лавиной катились к Берлину, неся перед собой алое священное знамя.
Вождь заглядывал в их преданные счастливые лица, желая убедиться, что народ по-прежнему верен вождю, по его первому слову пойдет на муки и подвиги, сберегая великую красную Родину.
– Мы тут с товарищем Микояном посовещались и решили выделить из стратегического запаса немного продуктов и «наградные», скромно, в условиях послевоенного времени.
Тат хлопнул в ладоши, и служители вкатили тележку с пакетами. Тат извлек из пакета курицу золотисто-янтарного цвета, обтянутую целлофаном с яркой наклейкой, и рыбину с серебристым отливом, упакованную в целлофан. Показал ветеранам и снова спустил в пакет. Раздавал подарки, конверты с деньгами. Ветераны благоговейно принимали дары, ставили пакеты на пол, засовывали в них конверты.
– А теперь, как водится на Руси, можно и по сто грамм фронтовых, – бодро, расправляя усы, произнес генералиссимус, оглядывая гостей озорным взглядом.
Снова появились служители с тележками, на которых поблескивали граненые стаканчики с водкой и лежали кусочки черного хлеба с селедкой. Ветераны дрожащими руками разбирали стаканчики. Смотрели на вождя, который поднял стакан.
Сержу, наблюдавшему фантастическую картину, казалось, что он сходит с ума. Он присутствовал в театре галлюцинаций. Лилипут с бриллиантовой звездой, раздававший ветеранам испорченные продукты, был для них истинным Сталиным. Их не смущал его крохотный рост. Они забыли о том мартовском дне пятьдесят лет назад, когда рыдающие толпы провожали к мавзолею артиллерийский лафет с гробом вождя. Им были нипочем антисталинские кампании, огнеметом выжигавшие в народе сталинский образ. Сталин был жив, был с ними. И опять их жизнь была полна великого смысла, и они были готовы запускать моторы своих неистовых танков, поднимать в небеса над Берлином краснозвездные самолеты, кидаться грудью на пулеметные амбразуры.
– Не удивляйся, – сказал Вавила, заметив потрясение Сержа. – В трубочке у Керима Вагипова не табак «Герцеговина флор», а экстракт дурманных препаратов, создающих иллюзии. Сейчас они выпьют водку, куда подмешены специи, воздействующие на реликтовую память. И ты увидишь, что будет.
– Я произношу этот тост за великий русский народ! – Чарка с водкой мерцала в руке генералиссимуса. – Я пью за народ-победитель, народ-герой. Только русский народ, которому нет равных среди других народов земли, был способен одолеть черную силу мирового зла, принести невиданную жертву, чтобы солнце продолжало светить, а история человечества не рухнула в черную бездну. Миллионы русских мужчин и женщин, стариков и детей поднялись на Священную войну и выиграли ее в бесчисленных боях и сражениях. Только русский народ был способен в неисчислимых трудах создать государство в одну шестую часть мира и основать это государство на принципах справедливости, братства и добра. Воплотить в реальность мечту людей о рае земном, одолеть силы ада. Только русский народ мог создать культуру Пушкина, Толстого, Тургенева, которая дышит любовью к человеку, к природе, ко всему живому, и на языке этих великих правдолюбцев скоро заговорит все человечество. И только среди русского народа, верящего, преданного, благородного, мог возникнуть генералиссимус Иосиф Сталин, символ наших сегодняшних и завтрашних победных свершений.
Рюмочка с водкой взлетела, коснулась седоватых усов, и все выпили свои фронтовые сто грамм, обожая вождя, преисполненные гордости и величия.
Серж заметил, что в стариках, еще заедавших водку селедкой, уже стали происходить перемены. Они взволновались, стали улыбаться, обнимали друг друга. Иные начинали плакать, что-то невнятно выкрикивали. Третьи говорили с кем-то, кого не было рядом, быть может, со своими погибшими фронтовыми друзьями.
Тат зорко наблюдал за ними, словно ждал, когда их возбуждение достигнет определенного градуса. А потом с жестами конферансье, каким-то особым развязным, бодрящим голосом, прокричал:
– А теперь, дорогие друзья, споем нашу, советскую! Баянист!
Появился баянист, в гимнастерке, пилотке, с ухарским чубом, похожий на Василия Теркина. Лихо развернул малиновые мехи, брызнул звенящими звуками. Вместе с татом они запели:
Где ж вы, где ж вы, где ж вы, очи карие,Где ж ты мой родимый край?Впереди страна Болгария,Позади река Дунай.Ветераны на минуту очнулись, попробовали подхватить полузабытую песню. Отозвались слабыми, нестройными голосами и один за другим смолкли. Тат, дирижируя баянисту, продолжал заливаться:
Много верст в походах пройденоПо земле и по воде.Но советской нашей РодиныНе забыли мы нигде.Ветераны вздрогнули, обернулись все в одну сторону, откуда, казалось, раздавался далекий звук, грозный, пугающий, от которого дрожала земля, сотрясались старые могилы, начинали шевелиться все упавшие в землю пули. Старики слушали, и руки их странно двигались, словно искали оружие, застегивали на худых шеях гимнастерки, надевали каски, заталкивали за пояс гранаты.
Баянист и тат, раскачиваясь, заливисто пели:
И под звездами балканскимиВспоминаем неспростаЯрославские, рязанскиеДа смоленские леса.Старики уже не внимали песне, не замечали друг друга, выполняли слышные им одним команды. Залезали в люки танков. Садились в кабины самолетов. Прижимались глазом к окуляру перископа. Они забыли свои пакеты и конверты с деньгами. Снаряжались к бою.
Тат, в мундире генералиссимуса, с бриллиантовой звездой, пел, как эстрадный тенор, картинно разводя руки. Баянист тряс чубом, молодецки притоптывал.