Русско-прусские хроники
Шрифт:
Следует сознаться, что и к нам, католикам, во многих протестантских странах стали относиться с подозрением и- видели в нас папских соглядатаев и лазутчиков.
И потому в Кенигсберге жизнь шла сама по себе, а у нас в общине - сама по себе, почти как в еврейском гетто, тоже сильно обособленном от всех - и от католиков, и от протестантов.
Я, конечно, не помню, как появилась у нас в доме бабушка Анна, но потом, когда я стал побольше и только-только прошел конфирмацию и был принят в общину, отец и мать однажды, взяв с меня клятву в вечном молчании, рассказали, почему бабушке разрешили приехать к нам22.
Оказалось, что бабушке Анне лет за десять до моего рождения довелось служить
Сестра Святого Илии похлопотала за бабушку, и ей позволили выехать к дочери, заставив дать клятву в том, что она ничего не будет рассказывать о ее службе на вилле "Монте-Сперанца". Бабушка поклялась, и тогда ее заставили расписаться на бумаге, где ее клятва была записана секретарем инквизиции. Бабушка не умела не только читать и писать, но даже не могла и расписываться. И тогда секретарь обмазал бабушке указательный палец правой руки чернилами и как печать приложил к написанной им бумаге.
Потом бабушке дали еще одну бумагу, по которой она получила право выехать из Италии, и с тем отпустили восвояси. А если бы не сестра Святого Илии, то никогда - говорили родители - нам и в глаза ни увидать бы бабушки Анны.
Я выслушал все, что они мне сказали, но по молодости лет ничего не понял и потому спросил:
– Если бабушка Анна удостоилась великой чести стирать белье и простыни самого Святого Илии, его сестры и верной ученицы и сподвижницы Боны Сперанцы, разве не должна она рассказывать об этом всем католикам? У нас в городе, да и вообще в христианском мире, едва ли найдется дюжина таких счастливиц, которым довелось не только видеть живых святых, но и по силам своим служить им?
– И еще я сказал: - Какие тайны может знать прачка?
Но отец лишь вздохнул с печальною укоризной, а мать сказала сердито:
– Говорила я тебе, что рано ему еще знать обо всем этом.
– Ничего,- ответил отец,- пусть знает, а станет побольше - поймет и разберется.- А мне сказал:- Ты, сынок, главное, никому не говори об этом ни одного слова.
Это непонятное, но обязательное условие - молчать и никому ничего не рассказывать из того, что ты слышал в семье или от других близких,- было одним из важнейших требований нашей жизни. Это была первая заповедь, которая соблюдалась строже, чем всякие прочие. Мы с трех-четырех лет, еще не ведая о Заповедях Господних "не убий!", "не укради", "не возжелай жены ближнего своего" и других,- ни на минуту не забывали о невозможности преступить Великий Запрет - молчания и тайны, ибо нарушение этого могло привести к совершенно непредсказуемым и ужаснейшим последствиям: человек, разговор с которым ты передавал кому-нибудь еще, почти всегда или таинственно и бесследно исчезал, или его находили мертвым, или зарезанным, или отравленным, а если он и оставался жив, то по непонятной причине почти всегда вдруг сходил с ума.
Чаще всего такое случалось с католиками, но иногда и с протестантами.
Никто не говорил о произошедшем вслух, но все были уверены, что делают это тайные агенты Римской инквизиции, и потому трепетали от страха днем и ночью, чтобы, не дай Бог, не навести такую беду на себя или своих ближних.
Я поклялся, и отец сказал, что попросит бабушку рассказать мне о ее жизни в Италии, и все же, хотя я уже дал отцу слово молчать, он еще раз предупредил меня об этом.
– А почему вы
– Сегодня мы отпразднуем дома твою конфирмацию, а значит, и выпьем винца,- сказала мать.- А ты знаешь, что бабушка Анна любит выпить, а когда выпьет, то сначала веселится и поет неаполитанские песни, а потом, когда добавит еще, начинает плакать, и тогда ее уже никак невозможно удержать от горестных воспоминаний и печальных рассказов. Раньше мы не позволяли тебе выпивать вместе с нами и отправляли спать вместе с маленькими, а теперь ты прошел конфирмацию и стал почти взрослым и можешь один вечерок посидеть с нами и с бабушкой.
Вечером мы собрались вчетвером и, закрыв ставни, затеплив очаг и заперев дверь на засов,- чтобы если кто из посторонних неожиданно пришел бы, то подумал, что нас нет дома.
Все были одеты нарядно и празднично, и на столе стояло все лучшее, что было в доме. Родители подарили мне "Библию для детей", а бабушка маленькую иконку Апостола Фомы - моего святого небесного патрона.
Из-за всего происходящего бабушка необычайно растрогалась, очень разволновалась и опьянела и скорее, и сильнее обычного.
Подперев щеку рукой, она сначала завела одну за другой несколько печальных деревенских песен, а потом вдруг заплакала и предложила выпить за упокой души Святого Илии.
Культ Илии был так велик и любовь к нему у простых католиков, где бы они ни жили, была столь чиста и искренна, что мы все тут же с энтузиазмом поддержали бабушку Анну.
А после этого она положила легкие, сухие натруженные руки с большими коричневыми мозолистыми ладонями перед собою на край стола и, тихо всхлипнув, тут же подавила в себе готовый было вырваться новый приступ плача, начала рассказывать тихо и грустно, с какой-то молитвенной интонацией (а матушка переводила мне и отцу бабушкин рассказ, иногда плача вместе со своей старой матерью).
– Если бы кто-нибудь взялся жизнь мою описать, толстая бы вышла книга. Ну, внучек, послушай, как я жила. В день конфирмации тебе надо многое узнать, чтобы не запутаться в жизни и знать что почем.
Родилась я, Томичек, в бедной семье. И работали мы помногу и подолгу, а жили бедно. Потом, когда Святой Илия заварил всю эту кашу, то стало и совсем худо. Мужики, бабы и ребятишки пухли с голода, потому что хлеб у нас поотбирали силой вооруженные рабы из города и говорили, что он им нужен, чтобы солдат кормить и городских рабов, которых Илия объявил вольноотпущенниками23, но держал на мануфактурах с утра до ночи, потому что перед тем четыре года шла война и все пооборвались, и вещей никаких не было, и надо было мужиков и баб во что-то одевать и обувать, а пуще всего делать для солдат оружие и пушки всякие, да еще и о священниках не забывать,- они были возле Илии, и хотя их называли братьями, мы-то знали, что живут они, как прежде жили архиереи, и стало священников и монахов почему-то много больше, чем прежде, и с каждым годом становилось все больше и больше.
Потом Илия всех своих супостатов побил, из Италии прогнал и дал мужикам жить чуть повольготнее - отбирал только половину хлеба, а другую половину оставлял и на прокорм для самих себя, и на посев, и на продажу.
И зажили мы хотя и хуже прежних, совсем старых, еще довоенных времен, но с голоду не пухли, и даже начали новую одежонку справлять, а некоторые даже коней и коров у себя в хозяйствах завели. Купили и мы коня и корову и на радостях в знак благодарения Илие, что избавил нас от голодной смерти, купили дешевую, но большую гравюру с изображением Илии, когда он в Рим въезжал на боевой колеснице с квадригой белых коней. Очень была красивая гравюра и называлась "Въезд Илии во Рим".