Руссо туристо, облико морале
Шрифт:
Слов я не поняла, но смысл команды уловила безошибочно, противиться не стала и плавно, как учил инструктор на курсах вождения, придавила педаль газа.
Серебристая машинка послушно тронулась с места и с ускорением двинулась вперед, увозя меня прочь от родных и любимых в компании незнакомого вонючего монстра.
2. Алла
Определенно, у темного Средневековья были свои преимущества: в те времена ни один уважающий себя зодчий не возвел бы между комнатами перегородки из гипсокартона. Из грубо тесанного камня или тяжелых бревен – это пожалуйста,
Это было немного удивительно, потому что до сих пор я была уверена, что мы с Зямой ночуем в одной комнате. Более того – в одной постели. Так почему же его голос доносится до меня из-за гипсокартонной преграды? Что он делает в чужом номере? И с кем он это делает?
Червячок ревности, никогда не умирающий в моем сердце, быстро вырос до размеров амазонской анаконды и выбросил меня из кровати, как распрямившаяся пружина. Пошатываясь (я не очень хорошо себя чувствовала), я двинулась к выходу.
По причине некоторой разбалансированности вестибулярного аппарата перемещалась я медленнее, чем хотелось бы, и воспринимала окружающую действительность с заметным отставанием. Дверь, до которой я еще не дошла, открылась, а я не сразу поняла, что распахнул ее не мой мысленный посыл, а чья-то рука с обратной стороны. И человеческую фигуру, двигающуюся мне навстречу по волнообразной кривой, я в первый (а также во второй и в третий) момент приняла за собственное отражение в зеркальной двери шкафа-купе. Я ведь тоже на ходу вычерчивала синусоиду и держалась за голову!
Внезапное осознание своей ошибки меня буквально потрясло: «отражение», с которым я столкнулась в тесной прихожей, оказалось вполне материальным.
– Черт! – одинаково выругались мы.
Разница была только в том, что я это пропищала, а оно, вернее, он прохрипел.
– Извините! – пискнула я, моментально устыдившись обычно несвойственной мне грубости. – Прошу прощения!
Столкнувшись, мы отпрянули друг от друга, как резиновые мячики. Я ударилась о стену и рикошетом вылетела в коридор, где меня одна за другой настигли две взаимосвязанные мысли. Обе они имели характер тревожного вопроса: кто это был и что ему надо в моей комнате?
Придерживая руками гудящую голову (наклонять ее было тяжеловато), я заглянула в оставленный мною номер и в розовом свете бра, включенного чужой рукой, увидела длиннохвостого брюнета из интернациональной компании новых приятелей Инки Кузнецовой.
Склонившись над разворошенной постелью, Маня, он же Манфред, он же Фредди, тряс за плечо спящего мужчину, требуя, чтобы тот немедленно проснулся. И что особенно интересно, называл его при этом Эдиком!
– К-какой еще Эдик? – прошептала я, от волнения начав заикаться. – Это ж-же Зяма!
Меня охватило страшное подозрение. Я перестала держаться за голову и взялась за сердце. Мужчина, с которым я делила ложе, поднял над подушкой растрепанную светловолосую голову, и горестный стон сорвался с моих побелевших губ: это был не мой любимый! Не Зяма!
Ножки мои подкосились, я обессиленно опустилась на пол, привалилась спиной к проклятой гипсокартонной стене и спрятала пылающее лицо в дрожащих ладонях. Было так стыдно, что я готова была провалиться сквозь землю, в связи с чем вновь пожалела о том, что данный трактир – отнюдь не средневековый замок. Вдруг ужасно захотелось самозаточиться в глухом подземелье, чтобы до скончания своей нечестивой жизни часто бичевать оскверненное тело вервием и густо посыпать безмозглую голову прахом. Не знаю, как с вервием, а с прахом проблем не предвиделось: в него обратились все мои мечты и надежды, а их у меня было немало.
Сжавшись в маленький жалкий клубочек и горестно поскуливая, я окаменела, как вполне средневековая горгулья. По коридору кто-то бегал, топал и шумел, но я так глубоко погрузилась в собственные переживания, что не обращала внимания на происходящее. До тех пор, пока меня не подхватили знакомые и родные сильные руки:
– Трошкина! – Зяма потряс меня, как пыльный коврик. – Очнись! Что это с тобой?
При виде любимого, которому я подло изменила, горе мое стало совершенно безмерным.
– О-о-о! – взвыла я, разражаясь слезами.
– Совсем чокнулась, – неласково резюмировал милый и дал мне шлепка, как капризному младенцу.
Я взвыла на октаву выше и дополнила бессмысленный рев словами:
– Да, да! Бей меня, бей!
– Я тебя побью – потом, если захочешь, – пообещал Зяма скороговоркой. – А пока скажи…
– Эй вы, мазохисты! – по лестнице с топотом взбежал Кулебякин. – У кого есть что-нибудь железное?
– Тебе цепи или наручники? – съязвил Зяма, явно недовольный, что Денис его перебил.
– Лучше узкий нож или отвертку.
Капитан поозирался, попытался выковырять гвоздь из дверного наличника, не сумел, плюнул и уставил руки в бока:
– Так, придется пошарить в баре.
– Тогда и мне тоже налей, – жалко хлюпнув носом, попросила я.
– Алкоголичка! – уничтожил меня злой Кулебякин. – Я не за выпивкой, а за ножом пойду! Мне ножик нужен – замок вскрыть.
– А пилочка для ногтей не подойдет? – спросила я, благородно удержавшись от вопроса, что сподвигло нашего правильного мента переметнуться в стан его вечных идейных противников-правонарушителей.
Мне ли об этом спрашивать? Я ведь тоже в одночасье переступила грань закона, правда, только морального. Была порядочная женщина – стала падшая.
– У меня есть отличная немецкая пилочка, я за нее целых девять евро заплатила.
– Давай! – обрадовался Денис.
Покачиваясь, я вернулась в номер, где свершилось мое грехопадение. Он уже был пуст. Чертов брюнет с еще более чертовым блондином исчезли без следа, если не считать смятую постель, на которую я старалась не смотреть, чтобы не потерять едва обретенное самообладание. Обнаружив под кроватью свою сумочку, я принялась копаться в ней, заранее настроившись на долгие поиски. Вообще-то, я большая любительница строгого порядка, обычно у меня все вещи разложены по полочкам, ящичкам и кармашкам безупречно, логично и аккуратно, но сейчас моя сумка выглядела так, словно она принимала участие в финальном матче на Кубок Европы в почетной роли футбольного мяча.