RUтопия
Шрифт:
Субъектом утопии в сетевом обществе становятся микрокорпорации — творческие альянсы, реализующие свой стратегический проект. Эти альянсы чаще всего не имеют центрального офиса, должностной иерархии и прочих атрибутов «реальной» корпорации, однако, зачастую именно поэтому они действуют гораздо эффективнее первых. Владислав Иноземцев называет их «креативными корпорациями», Дмитрий Иванов — «виртуальными», но по сути речь идет об одном и том же феномене. Составляют эти корпорации интеллектуальные работники (knowledge-workers) — без каких-то жестких разделений по узким специализациям, поскольку диапазон задач, которые они решают, бывает довольно широк. Прежние, громоздкие институциональные пирамиды, построенные по иерархическому принципу и давившие творческую свободу необходимостью «согласований» на разных «этажах», уступают место динамичным ситуативным структурам, возникающим «под задачу».
Даже самые малые креативные корпорации географически могут быть трансконтинентальными и успешно
История креативных корпораций начинается, по Иноземцеву, еще
с середины 60-х годов, когда быстро распространялись новые технологии, предполагавшие децентрализацию, демассификацию, фрагментацию производства и требовавшие работников, одним из важнейших качеств которых является выраженное стремление к автономности. Эти перемены ознаменовали переход к системе гибкой специализации… Персонал компании предпочитает сегодня работать там, где царит дух равенства, где идеи ценятся выше, чем положение на иерархической лестнице.
Такие компании, представляющие собой уже не столько элементы общества (society), сколько общности (communities), организуют свою деятельность не на основе решения большинства и даже не на основе консенсуса, а на базе внутренней согласованности (congruence) ориентиров и целей. Впервые мотивы деятельности в значительной мере вытесняют стимулы, а организация, основанная на единстве (coexistence) мировоззрения и ценностных установок ее членов, становится наиболее самодостаточной и динамичной формой производственного сообщества.
Креативные корпорации кардинально отличаются по своей природе не только от «реальных государств», но и от крупных медиа-империй, также строящихся по строгому пирамидальному принципу. Именно на это обратил внимание Ричард Барбрук:
Сеть сегодня объявляют новой парадигмой общества, в свете которой должны перестроиться бизнес, правительство и культура. Хотя медиа-корпорации часто рассматриваются как пионеры высокотехнологичного будущего, их эта парадигма пугает.
Крупные медиа-корпорации сопоставимы в этом контексте с Пентагоном, который развил сетевые технологии, но сам же испугался их всеобщего распространения. Медиа-корпорации также имеют основания опасаться, что их массовые и «самые информированные» телеканалы и газеты лишатся львиной доли своего рынка, когда каждый человек сможет сам легко получить нужную ему (и более достоверную!) информацию, по своим, интерактивным сетевым каналам. Это не «конкуренция» с медиа-концернами, а просто выход за пределы их прежней информационной монополии.
Иноземцев перечисляет еще некоторые характерные признаки этого нового типа альянсов:
Креативная корпорация, как правило, не следует текущей хозяйственной конъюнктуре, а формирует ее. Продукция креативной корпорации чаще всего представляет собой качественно новые знаниеемкие продукты или услуги. Креативные корпорации не только способны развиваться, используя внутренние источники, но и обнаруживают возможность постоянно преобразовываться, давая жизнь все новым и новым компаниям. В условиях, когда деятельность становится ориентированной на процесс, а отдельные работники в некотором смысле персонифицируют определенные его элементы, что находит свое воплощение в достаточно условном, но вполне показательном термине «владелец процесса» («process owner»), не существует серьезных препятствий для выделения из компании новых самостоятельных структур. В результате от креативной корпорации постоянно «отпочковываются» самостоятельные фирмы, в своей последующей деятельности руководствующиеся подобными же принципами. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что в следующем столетии роль и значение креативных компаний будут лишь возрастать.
Возрастающая роль виртуальных корпораций вызывает и возрастающую тревогу у аналитиков, обслуживающих «реальное государство». Так, думский советник Александр Давыдов рисует весьма правдоподобный прогноз того, чем кончится столкновение государственной пирамиды с сетевыми «неформалами»:
Возможность связи «всех со всеми» создает ситуацию, когда для любого действия всегда найдется доселе неизвестная форма его реализации, а контролировать неведомое невозможно… Способом обессмысливания фискальных усилий государства, видимо, станет создание «дурной бесконечности» объектов контроля путем юридического дробления производства, то есть предельное, вплоть до уровня «предпринимателя без образования юридического лица», разнесение технологических процессов по формально независимым соисполнителям. В принципе, передовые информационные технологии позволяют организовать такую систему торговли, в которой товары будут обмениваться друг на друга без посредничества какого бы то ни было общего эквивалента стоимости. Появления же безденежной экономики современное государство не выдержит, поскольку деньги являются его ключевым инструментом.
Те, кто не мыслит себе реальности без иерархических категорий, символически стремятся достроить «усеченную пирамиду».
1.7. Альтерглобализм
Опустошенное чучело Абсолютного Государства окончательно рассыпалось в 1989 году. Капитализм, последняя идеология — не более чем экзема на коже Позднейшего Неолита. Это машина желаний на холостом ходу. Я надеюсь дожить до его полного разжижения, как на картинах Дали. И когда гнойник прорвется, хотелось бы иметь место, куда деться. Разумеется, смерть Капитализма вовсе необязательно повлечет уничтожение всей человеческой культуры монструозными годзиллами; это всего лишь фильм ужасов, самим Капитализмом пропагандируемый. Все же естественно ожидать, что загипнотизировавший сам себя труп будет корчиться в спазмах, прежде чем наступит последнее окоченение, — и не слишком умно пережидать шторм в Лос-Анджелесе или в Нью-Йорке. (А шторм, возможно, уже начался.) [С другой стороны, Нью-Йорк и Лос-Анджелес — не худшие возможные места для создания Нового Мира; можно представить себе районы, целиком захваченные сквоттерами (-> 3–8); уличные шайки, превратившиеся в Народную Милицию, и т. д. ] Так вот, цыганско-бродяжнический образ жизни, возможно, хороший ответ на продолжающееся разложение Слишком Позднего Капитализма — но я лично предпочел бы старый добрый анархистский монастырь где-нибудь далеко — традиционное место, в котором «ученые» пережидают «Темные века». Чем в большей степени мы организуем это сейчас, тем проще нам будет потом. Я не говорю о «выживании» — меня не интересует только «выживание». Я хочу процветать. Назад в Утопию.
Сегодня так много говорится о глобализации, что может создаться впечатление, будто этот процесс начался совсем недавно. Обычно его изображают так:
Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим… На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере относится как к материальному, так и к духовному производству. Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература.
Приведя эту цитату, автор книги «Что такое глобализация?» Ульрих Бек иронично признается, что взял ее не из какой-то современной аналитики, а из «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса, опубликованного еще в 1848 году. Глобализация, таким образом, распознается как довольно давний исторический процесс, порожденный объективными экономическими и культурными закономерностями. Причина же того, почему о ней стали так активно говорить именно в последнее время, состоит в том, что этот процесс стал просто более наглядным после крушения великих антиутопий ХХ века (-> 1–2), пытавшихся в той или иной мере ограничить его своими идеологическими рамками. А также потому, что бурное развитие сетевых технологий и отношений радикально размыло все прежние национально-государственные границы.
Глобализация — необходимый атрибут утопического проекта, поскольку всякая развитая утопия желает быть глобально значимой. Однако грань между утопией и антиутопией здесь довольно зыбка и пролегает там, где эта глобальная значимость перерастает в претензию на глобальную монополию. В этом и состоит сущностная разница между глобализацией как объективным процессом и глобализмом — идеологией власти глобальных монополий. И, сколь бы парадоксально это ни звучало, именно глобализм является фактором, тормозящим глобализацию, поскольку сводит ее к власти глобальных монополий, построенных по пирамидально-иерархическому принципу, и препятствует развитию прямых сетевых отношений.
Именно с этой сложностью пришлось сразу же столкнуться неформальному интернациональному движению противников глобального монополизма, которых принадлежащие этим самым монополиям масс-медиа окрестили «антиглобалистами». Тем самым создавалось искаженное представление, будто эти молодые активисты из разных стран выступают против глобализации как таковой и пытаются отстоять свои национальные границы. [23] Хотя на деле они выступают лишь против сведения глобализации к власти глобальных монополий. Что же касается технологических и культурных преимуществ глобализации (свобода общения, передвижения и т. д.), то они не только не имеют ничего против этого, но даже наоборот — сами всемерно развивают новые технологии свободных информационных обменов. Словом, «нет ничего более глобального, чем антиглобализм», как афористически выразился американский обозреватель Уолтер Андерсон.
23
Пример совсем «из другой оперы», но методологически схожий — слово «старообрядцы» изначально также не было самоназванием отказавшихся признать никоновские справы, но было приклеено им официальной церковью.