RUтопия
Шрифт:
2.4. Прямой круг
В 1917 году Россия сказала: «Нет Бога». Теперь осталось добавить: «кроме Аллаха».
Нынешний глобальный всплеск мусульманского активизма выглядит особенно контрастным на фоне того, что еще всего полвека назад такие термины, как джихад, шариат, шахид в мировой политике практически не употреблялись, относясь к разряду некой архаичной региональной экзотики. Сегодня они понятны без перевода повсюду — но вряд ли можно сказать, что имидж ислама стал от этого более притягательным.
Современный «исламизм» имеет такое же отношение
Исламская доктрина все более становится лишь внешним прикрытием для стремительного процесса демографической экспансии «этнических мусульман». По расчетам профессора Геттингенского университета Бассама Тиби, к 2050 году число «исламских иммигрантов» в Европе достигнет 40 миллионов. Арабский профессор называет их «исламскими», даже не задумываясь о реальном исповедании этими людьми ислама — его интересует только их количество. Это весьма напоминает сионистский принцип сугубо этнического истолкования еврейства, когда религиозный фактор представляется несущественным или «сам собой разумеющимся».
Однако Старый Свет может стать исламским и «изнутри». Французский журнал «Аctuel», основываясь на материалах европейской прессы и социологических прогнозах, опубликовал в конце 1999 года заключение, что через 50 лет именно Европа станет главным глобальным центром распространения ислама. Это явление, получившее имя евроислам, связано не только с демографическим нашествием жителей бывших колоний. (Хотя относительно этого нашествия есть особая историософская версия — что оно является неизбежной расплатой Европы за свое колониальное прошлое.) Ислам вдруг оказался весьма привлекательным религиозным выбором для собственно европейской элиты — интеллектуалов и людей искусства, желающих тем самым подчеркнуть свой «нонконформизм». Хрестоматийным стал пример Роже Гароди, который из «левого» коммунистического лидера вдруг превратился в истового исламского проповедника. Некоторые «традиционалисты» ссылаются на иной пример — Рене Генона, забывая подумать, почему он, лично приняв ислам, все же не рекомендовал ему следовать. Но даже повторив этот шаг, они однако не спешат вслед за Геноном сделать и второй — покинуть Европу, а предпочитают громко критиковать «антитрадиционный Запад», охотно пользуясь всеми его «сатанинскими прелестями»…
Франция, несмотря на то, что именно там родилась философия постмодерна, в социальной жизни, как ни странно, прочно застыла на стадии модернистских дуализмов, до сих пор заставляющих «выбирать одно из двух». Там до сих пор всерьез обсуждают — должно ли быть общество «религиозным» или «светским». Это наглядно проявилось в недавней нашумевшей проблеме — разрешить или запретить мусульманским девочкам носить в школах традиционные платки (хиджаб). То же касается иудейских кип, буддистских амулетов и т. д. Примечательно, что здесь напрочь перепутались привычные позиции «правых» и «левых» — первые, несмотря на свое реноме «традиционалистов», выступают за абсолютную «светскость», а вторые, забыв о своем былом атеизме, напротив, защищают «право на религию».
Сама эта проблема «выбора» коренится в неизжитом модернистском конфликте между католицизмом и прогрессизмом, который постоянно раскалывает Францию со времен ее Великой революции. Французские прогрессисты, воспитанные в католической традиции, впитали ее склонность
В протестантских же странах все было иначе — там произошел синтез религии и прогресса, который и вывел эти страны в «состояние постмодерна». Там не «боролись» с религией, но и не делали из нее тоталитарную идеологию — а воспринимали как естественную духовную платформу для социальной прагматики. Такое «приземление» религии, конечно, можно расценивать как снижение ее трансцендентного статуса — однако именно это позволило северным странам продолжить и даже поднять на новый уровень свою традицию мультикультурности. В Англии, Швеции или Канаде государственным чиновникам не приходит в голову «запрещать» какие-то внешние атрибуты любой религии — единственным ограничителем остается лишь агрессивность ее представителей. Но эта проблема относится уже не к религиям как таковым, а к формированию нового социального кодекса, адекватного эпохе постмодерна.
Тем не менее, логика тех европейцев, кто взыскует живого религиозного опыта и потому, в условиях духовной опустошенности западных версий христианства, принимает ислам, довольно ясна. Сложнее понять аналогичное движение в России, где православие, в силу своей традиционно большей, чем в католицизме, мистичности и созерцательности, по логике вещей, должно бы обладать куда более сильным духовным притяжением. Но видимо, официальная никониянская церковь ныне уже слишком явно демонстрирует свой разрыв с Церковью с большой буквы, ибо ислам начинают принимать не только тысячи ее рядовых прихожан, но и представители клира.
Проект «мусульманской России» обязан своим появлением тому духовному вакууму в русском обществе, который никониянская церковь, вновь превратившаяся в 90-е годы ХХ века в официальный институт, так и не сумела заполнить. Кроме того, развитию этого проекта существенно помогает и демографическая динамика — по расчетам социологов, уже к 2030 году «этнически-мусульманское» население России в ее нынешних границах будет доминировать над «этнически-православным». Однако нас в данном случае интересует не эмоциональная оценка этой исторической перспективы, но вопрос — с утопией или антиутопией мы имеем дело?
Напомним, что если утопия стремится воплотить некий трансцендентный идеал и предполагает свободное, активное, «позитивное» сознание, то антиутопия всегда жестко идеологична, и, хотя также апеллирует к трансцендентному идеалу, но вместо его осуществления являет собой сплошную «негативную реакцию» — борьбу с «врагами», «ересями» и т. д. Рассмотрим с этой точки зрения одну из наиболее заметных работ, пропагандирующих проект «мусульманской России» и даже отказывающих России в «будущем вне Ислама» — брошюру «Прямой путь к Богу» Али Вячеслава Полосина.
Прежде всего отметим, что автор, может быть помимо своей воли, блестяще подтвердил «свободную конвертируемость» жреческой касты, сменив статус священника при синоде на должность чиновника при муфтияте. И с тем же пафосом выступает теперь от лица не православной, а исламской ортодоксии. Это, конечно, потребовало некоторых мировоззренческих и лингвистических корректив — но «арабизация» русского мышления и языка приводит к фатальной глухоте ко многозначности русских слов. А русский язык не терпит такого насилия и сам обличает рассказчика. Полосин порою не слышит, что он говорит: «Интересно, что слово «предаю» по-арабски буквально и означает «ислам».