RUтопия
Шрифт:
Церковь тогда ушла из Москвы, превратившись в незримую, но повсеместную сеть множества толков, согласов и духовидцев-одиночек. Узурпация бывшей столицей (неслучайно, что вскоре она и политически оказалась «бывшей») внешнего статуса «Третьего Рима» — при полном отступничестве от его внутреннего духовного смысла — вызывала наибольшее неприятие у проницательных староверов. И это неприятие превзошло у них даже известную прежде неприязнь к иноверцам — в посланиях согласа странников (бегунов) содержится такая радикальная формулировка:
яко нынешний Зверь Третьяго сего Рима не точию подобен есть Римскому папе, но и несравненно более превосходит его своим нечестием.
Официальная историография зачастую изображает староверов
Выход из «римской схемы» исчисления церковной истории заставил вспомнить древний русский миф о граде Китеже, который при наступлении татаро-монгольского ига скрылся под водой озера Светлояр, но при освобождении он должен вернуться. Однако иго, как выяснилось, лишь поменяло формы — «иных времен татарами и монголами» оказывались уже внешне русскоязычные попы и чиновники, но напрочь лишенные всякой духовной интуиции. Они фактически продолжали служить той же Орде — только переодетой в православные рясы и русские кафтаны. Церковь же, как и некогда вольная Русь, не исчезла, но ушла в потаенный Китеж. Который так же, как и в древнерусском мифе, должен вернуться — с одолением антихристова никониянского морока. Именно таков был экклесиологический вывод староверов, и неслучайно тематика Китежа чрезвычайно широко распространяется во множестве согласов. В самом китежском мифе произошло «translatio» — он вышел за пределы поволжской, керженской земли и стал универсально-общерусским, приблизившись по значению к другому древнему мифу — о счастливой и свободной земле Беловодье. Однако все же если Беловодье наделялось какими-то пространственными атрибутами, то Китеж имел статус экстерриториального духовного центра.
Все эти утопические образы воспринимались староверческим (т. е. аутентично православным) сознанием более реально, чем пустые иерархии и формальные обряды никониян. Некоторая часть староверов (поповцы) еще пыталась «перекрещивать» никониянских попов, надеясь возродить прерванную церковную иерархию, но они явно путали Церковь — мистическое тело Христово — с чиновничьей «вертикалью власти». Как точно заметил в «Путях русского богословия» Георгий Флоровский,
до конца последовательным был только вывод беспоповцев. С настатием Антихриста священство и вовсе прекращается, благодать уходит из мира, и Церковь на земле вступает в новый образ бытия, в «бессвященнословное» состояние, без тайн и священства. Это не было отрицанием священства. Это был эсхатологический диагноз, признание мистического факта или катастрофы: священство иссякло.
На первый взгляд, такая констатация означала тотальную безысходность. Но фактически это было воссоздание стиля жизни первых христианских общин, где также не было никакой «жреческой» иерархии. Так, сквозь небывалый церковный кризис на Руси словно бы повеял живительный дух новизны из эпохи первых Евангелий… (-> 2–6) Наблюдательный историк Николай Костомаров заметил этот парадокс:
Раскол гонялся за стариною, старался как бы точнее держаться старины; но раскол был явление новой, а не древней жизни.
Флоровский к этому позже добавил:
И
Впоследствии староверы, не связанные более верностью «отступившему» царству, оказались самыми свободными людьми в России — аутентично русскими, но без имперской ксенофобии и европейски образованными, что отразилось в их колоссальном участии в развитии экономики и культуры того времени. Так Благодать вновь опрокинула Закон и таинственным образом превратила «самое древнее» в «самое новое». А порой и «самое юное» — самиздат «неформалов» конца ХХ века в действительности берет начало с уникального издания, которое выпускалось странниками двумя веками раньше и называлось «Газета с того света». А все анархические гимны рок-н-ролла восходят к подпольному хиту тех лет:
Паспорт у нас из града вышняго ЕрусалимаУбежали мы на волю от худого господина!Официальная московская никониянская организация, контрафактно именующая себя «Русской православной церковью» и не устающая призывать сограждан к смирению и покаянию, сама, тем не менее, ничуть не покаялась за инквизиторский погром и трехвековое преследование исконной русской Церкви. Она ограничилась лишь высокомерным признанием в 1971 году «равночестности» обрядов — тогда как вопрос был поставлен уже давно, но совершенно иначе: а являются ли обряды их самих «равночестными» православной традиции? Поэтому на все эти «признания» староверы давно и справедливо реагируют спокойным дистанцированием. Еще в 1912 году Второй Собор Поморской Церкви отвечал так:
Христиане поморцы, находясь в Церкви Христовой, не имеют нужды ни в снятии недействительных клятв незаконного собора 1666 г., ни в единоверии, чуждом Церкви Христовой.
«Единоверие» — это давняя лукавая политика властей, «разрешающая» православным исполнять их исконные обряды, — в обмен на то, чтобы они вошли в юридическое подчинение официальной церкви. Однако отказ большинства староверов от этого «компромисса» стал самым наглядным доказательством того, что суть размежевания состоит вовсе не в обрядности.
Сергей Корнев подчеркнул это остроумным и точным сравнением:
В решении собора РПЦ примириться со старообрядчеством через признание двоеперстия и т. п. изначально заложено некое циничное приземление полемики: как будто главная тема спора — различие обрядов, а не радикальный разрыв в эсхатологии, теологии, взгляде на мир, в самом ощущении жизни. С этой точки зрения признание никонианством своих «перегибов» и призыв к объединению выглядят примерно так же, как если бы раввинский синедрион посмертно реабилитировал Христа, признал его заслуги (как пророка и чудотворца), конфисковал у Иуды 30 сребреников и призвал христиан вернуться в лоно ветхозаветной религии.
Староверов зачастую сравнивают с протестантами — и действительно, определенную аналогию провести можно. Староверы восстали против синодальной бюрократии точно так же, как и протестанты против папского абсолютизма. Сближает их между собой и сетевой тип строения общин, и особая хозяйственная этика, и вкус к открытиям — когда английские протестанты осваивали Америку, русские староверы заселяли Север и Сибирь (и в сущности они шли навстречу друг другу, к мысу Провидения (-> 3–2)). Существенной разницей, однако, помимо очевидного доктринального различия, являются сами методы утверждения своей правоты. В истории староверия никогда не было эксцессов типа антиутопии протестанта Мюнцера, когда все не согласные с его трактовкой христианства подлежали уничтожению — это было просто зеркальное отражение папизма, против которого он боролся. Староверы, конечно, уверены в своей богословской правоте, но, как правило, всегда выражают ее довольно дипломатично. Пример этому подал первый настоятель Выгореции и автор знаменитых «Поморских ответов» Андрей Денисов, когда на провокационный вопрос засланного синодом на «разглагольствование» иеромонаха Неофита: «Так что же, вы утверждаете, что единственные спасетесь?» ответил: «Наша вера спасительна, об иных же не ведаем».