Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Дарник собрался быстро. Отобрал лучшие ватаги из походников и крепостного гарнизона. Выбрал лучших коней, повозки и колесницы, недельный запас провизии — и вперед! Полная боевая сотня и полусотня арсов на следующее утро были уже в пути.
Когда проезжали Малый Булгар, увидели, что он разрушен еще основательнее, чем Липов. Фактически эту южную крепость нужно было отстраивать заново. Зато, как ни странно, осталось цело их еще более южное городище Усть-Липье у впадения Липы в Танаис. Гребенское войско со своим обозом просто не прошло по местным топям и завалам.
Еще один трехдневный переход, и дарникцы подошли к Збыхову. За несколько верст до городища послышался могучий рев скота, и, когда совсем приблизились, увидали бескрайний стан степняков: сотни войлочных юрт и тысячи годов коней, коров и овец.
— Это же хазары! — воскликнул Сечень.
Действительно было чему удивиться: по существующему положению, хазары на правый берег Танаиса не переходили, а уж тем более не должны были подниматься вверх по течению Малого Танаиса. Конные разъезды хазарских лучников издали, не приближаясь, сопровождали колонну липовцев до самого Збыхова.
Лагерь русского кагана находился чуть на отшибе от городища, окружен был привычным кольцом повозок и белел остриями шатров. На триста гридей, определил Рыбья Кровь, опытным взглядом окидывая русский стан. Уж не в плену ли находится каган у этой орды степняков?
Однако каган Влас отнюдь не выглядел пленником, с приветливой улыбкой встречал липовского князя у своего шатра. Дарник осторожно косился по сторонам, ожидая увидеть гребенцев. Но нет, судя по доспехам и одеждам, вокруг были только айдарские гриди.
— Много ли с тобой дружины? — первое, что спросил каган.
— Полторы сотни мечей.
— Хорошо, — одобрил каган.
Было неясно: хорошо, что не так много, или хорошо, что не так мало.
Чуть погодя, после всяких досужих слов, каган и князь остались в шатре с глазу на глаз.
— Видел стан хазар? Как ты думаешь, что это такое? — испытывающе спросил Влас.
— Новый договор с тобой пришли заключать.
— Так, да не совсем. Ушли они из Хазарии, совсем ушли. Десять тысяч семей.
— Ого! — вырвалось невольное восклицание у Дарника.
— Просят дать им землю для поселения.
— Десять тысяч семей — это двадцать — двадцать пять тысяч воинов. Не многовато ли будет для простого расселения?
— Вот и мне все это говорят. Думал, хоть ты так не скажешь, — недовольно укорил каган.
Они помолчали.
— А еще требуют тебя в воеводы.
Ко всему готов был Рыбья Кровь, но только не к этому.
— Пойдешь?
— Обожди, обожди, какой воевода? Зачем им воевода? У них у самих такого добра хватает.
— Наш воевода должен быть, чтобы им переселялось спокойнее.
— Навроде заложника, что ли? — догадался Дарник.
— А это как посмотреть. Зная тебя, думаю, заложник из тебя вряд ли получится, зато воевода для такого дела в самый раз.
При дальнейшем разговоре выяснилось немало любопытных подробностей. Эта хазарская орда, во-первых, воспротивилась переводу своих вождей в иудейство, во-вторых, устала отдавать парней на войну с аланами и касогами, в-третьих, возмущена была новыми порядками, наступившими в Итиле: пять их воевод-тарханов казнили за проигранную битву.
— То есть как казнили? — изумился князь.
— А так. Теперь у них такое впредь и будет: проиграл битву — голову подставляй на плаху, — разъяснил Влас. — Новый визирь-иудей считает, что награждать воинов нужно только за победы.
— Но ведь военное счастье переменчиво?
— Кто бы говорил? — улыбнулся каган. — Вот ты бы очень хорошо там пришелся ко двору.
Дарник все никак не мог поверить в свое новое положение.
— Так это не шутка насчет воеводы для них?
— Буду я тебя для шутки вызывать из Липова. Самое главное, что отказаться ты уже даже и не можешь. Назад им возвращаться нельзя, просто возьмут и попрут, куда захочется. Начнется большая война со всеми нашими княжествами, а она никому не нужна. И неизвестно чем она может закончиться. Двадцать тысяч конных степняков — это не наши сотенные дружины.
— А мне-то что с ними делать?
— Поведешь их на своих «друзей»-ирхонов. Те, говорят, тебя хорошо на Славутиче потрепали. Вот и отомстишь по полной мере.
Что-то во всем этом не складывалось.
— А захотят они пойти на ирхонов? А что, если соединятся с ними и обрушатся на наш каганат или западные словенские княжества?
— Ты затем и нужен, чтобы не соединились и не обрушились, — как нечто простое и очевидное, пояснил Влас.
— Чего-то ты, каган, недоговариваешь, — заметил Дарник.
— А недоговариваю я то, чтобы ты не вздумал с новой ратью двинуться на Алёкму. Будет княжеский суд, и все между вами решим.
Вместо слов Рыбья Кровь достал из-за пазухи опись липовских потерь.
— Что это? — спросил каган, принимая пергамент.
— Вира для Алёкмы. Заплатит — уладим все миром.
— Разумно, — похвалил Влас. — Но клятву на мече ты мне все же дай.
Каган позвал своих воевод и тиунов, и в их присутствии Дарник поклялся до княжеского суда не мстить князю Алёкме. Но предложенные слова «не приступать к Гребню и не творить разорение гребенской земле» Рыбья Кровь сказал по-другому: «Не проливать крови гребенских людей».