Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
Князь вздохнул с облегчением — у него в запасе имелся еще добрый месяц. Найдя место, где в главное русло под острым углом впадала мелкая степная речка, он определил его в качестве зимней стоянки для орды. Получался большой треугольник, защищать в котором предстояло лишь одну третью сторону. Прибрежного леса было слишком мало, чтобы возвести здесь сплошную засечную ограду, поэтому Рыбья Кровь ограничился малыми точечными укреплениями со смотровыми вышками, куда приказал свозить со всей округи камни для камнеметов и пращниц. На эти работы он нещадно гнал все мужское население орды. Сам же озаботился подготовкой еще трех двухтысячных полков, десятитысячного войска по его разумению должно было хватить
Войдя в два ближних словенских городища как гость, Дарник расположился в них настоящим завоевателем: устроил в каждом из них на постой по три ватаги воинов и заставил на себя работать все их кузни и лучших столяров. Последние по чертежу князя принялись сколачивать из досок большие короба: сажень на две — и ставить их на саночные полозья, не забыто было также изготовление и обычных саней под камнеметы, а также полусаженных прямоугольных щитов с круглым умбоном и железной окантовкой.
Мало-помалу преображались и сами полки. Конников в них осталось не больше половины, причем каждый пятый из них превратился в катафракта, покрытого вместе с конем толстыми кожаными доспехами. Непривычным новшеством для отобранных в катафракты пастухов явилось то, что теперь они всюду ездили на запасных лошадях и лишь в момент перед атакой должны были пересаживаться на боевых коней.
Другая половина полков переведена была в пехоту. Как и у липовцев, шестерых щитников-пикейщиков здесь накрепко соединили с четырьмя лучниками. Но, к радости пастухов, их пешком гоняли мало, в основном перевозили и высаживали в поле для боевого построения на санях или за спиной у конников.
Труднее всего шло обучение новых камнеметчиков. Арбалеты и без того у хазар никогда не были в чести, а большие арбалеты-камнеметы на санях, чье действие в бою они прежде не видели, тем более представлялись им какой-то придуманной липовской блажью. Поэтому научить их дружно тремя рядами разворачиваться, а потом съезжаться в плотную смертоносную стену никак не получалось.
Как ни странно, жизнь на зимовье оказалась для Дарника труднее походного марша. Там ему всегда хватало на день одного коня, сейчас приходилось использовать двух. Намотав по необъятному стойбищу не один десяток верст, он в конце дня мешком вываливался из седла и с трудом преодолевал несколько шагов до теплой юрты. Они теперь с Болчой обретались в малой зимней юрте, нагреваемой не столько чугунным очагом, сколько их собственным дыханием, передав прежнюю тарханскую трехсаженную юрту десятку неженатых липовцев.
Веселый нрав по-прежнему не покидал наложницу, к нему только добавилась замечательная начальная пауза, когда, выскочив ему навстречу, хазарка на короткое время как бы замирала, давая ему возможность привыкнуть к своему присутствию, мол, сам дай знак мне приблизиться. Другие наложницы, которых он тоже приучил не хватать себя тотчас в объятия, всегда даже в спокойном ожидании обрушивали на него целый шквал молчаливых нетерпеливых требований: смотри и желай меня изо всех сил. Болчой же словно каждый раз сомневалась, войдет ли он вообще в ее юрту. Дарник входил, и славная девушка тут же вся расцветала от удовольствия. Не расцвела она лишь однажды, он это сразу почувствовал и удивленно на нее оглянулся.
— Там моя дочь, — робея, произнесла хазарка.
Князь вошел в юрту и при свете очага и двух свечей увидел небольшой шевелящийся комок из лисьих и куньих шкур. У комка обнаружилось круглое гладкое личико, обрамленное рыжими волосами.
— Это Соон, моя дочь, — простые слова на словенском языке давались Болчой уже без труда. — Она сейчас уйти.
— Потом, — сказал Дарник, удерживая наложницу за руку.
Пока он ел, девочка продолжала возиться на их ложе со своими тряпицами и деревянными фигурками. А затем она вдруг напустила под себя маленькую лужу. Болчой в негодовании вскочила на ноги, едва не задев головой каркас юрты. А князь громко до слез расхохотался. Сначала это был смех над испуганной наложницей, а следом уже над самим собой, настолько показалось забавным спать в детской моче ему, грозному военачальнику, повелителю тысяч воинов.
Как Болчой ни возражала, но в эту ночь ее Соон осталась ночевать в их юрте. На следующий день Дарник специально сделал себе небольшой перерыв в полдень, чтобы завернуть домой и рассмотреть ребенка при дневном свете. Новый осмотр девочки еще больше очаровал его, у двухлетней малышки были умные глазенки и розовая кожа. А самое главное, в ее присутствии Болчой все делала с утроенной быстротой и ловкостью, оставляя его самого надолго в покое. Когда пять лет назад у Черны и Зорьки родились его сыновья, Дарник был крайне недоволен тем, что из-за этого ему оказывается гораздо меньше внимания. Сейчас же почему-то подобной досады не было и в помине. Напротив, птичье непонятное щебетание матери и дочери между собой сладко напомнило ему большую полуземлянку дяди Ухвата с многодетным семейством, в которой он проводил каждое лето.
Оказывается, и такое совсем не выветрилось из его памяти. Более того, если в своем липовском тереме он никогда не мог представить себя вот так, в окружении простой семьи из обычной жены и малых деток, то здесь, в дальней зимней степи, в тесной юрте, не только мог представить, но и получал от этого неиспытанные раньше приятные чувства. Сперва собственное чудачество показалось ему самому не очень надежным, и он продлил пребывание Соон всего на несколько дней, но затем, распробовав все как следует, велел девочке оставаться в их юрте и дальше.
Липовские воеводы пробовали шутить:
— Наш князь уже и дитём разжился.
— Точно скоро свадьбу играть будем.
— Может, тебе вообще у них тарханом заделаться?
Дарника это ничуть не задевало.
— Это вы все время боитесь себя перед кем-то уронить. А тот, кто никого не боится, тот и вашего смеха не испугается.
Время шло, и Сечень как-то обронил, что не следует дожидаться соединения всех ирхонских войск, а лучше разбить их по отдельности. Рыбья Кровь согласился с главным тысяцким, только решил сделать несколько иначе, чем тот предлагал. Выехал с дальней разведкой вверх по течению Славутича и нашел там место, где русло реки раздавалось особенно широко, следовательно, несло свои воды наиболее неспешным образом. Вернувшись к стойбищу, князь приказал срочно готовить к зимнему походу оба передовых полка. Повел их к намеченной переправе сам, поручив Сеченю с остальными тремя полками охранять орду.
Когда войско подошло к переправе, там уже лежал тонкий лед. Прождали еще одну особенно морозную ночь и с утра, еще по темноте, начали переправу на правый берег, Вперед пошли сани, за ними пешцы, замыкали колонну конники, ведя в поводу своих лошадей. На правом берегу отдыхать не стали, пошли дальше в степь, а через пяток верст свернули на юго-запад, чтобы незаметно миновать приречные селища и зимовья. Все дальние дозорные были переодеты в трофейную ирхонскую одежду с их характерными остроконечными шлемами с масками-личинами. От местных словен они уже знали, где собираются перебираться через реку правобережные степняки, и, взяв с собой проводника, двигались почти не плутая.