Рыцарь-чародей
Шрифт:
– Мужчины, которых я целую, не покидают меня, покуда я сама их не прогоняю.
Я хотел встать, но понял, что не могу отойти от нее ни на шаг.
– Я не мужчина, Дизири, я просто ребенок.
– Ты мужчина! Мужчина! Дай мне каплю своей крови, и я докажу тебе.
К утру дождь прекратился. Мы с ней плавали в реке и лежали, словно две змеи, на огромном затененном валуне, возвышавшемся всего на дюйм над водой. Я знал, что стал совсем другим, но не понимал, в чем именно состоит произошедшая со мной перемена. Наверное, так чувствует себя гусеница, минуту
– Скажи мне, – спросил я, – если появится другой мужчина, он увидит тебя такой же, какой вижу я?
– Другой мужчина не появится. Разве твой брат не рассказывал тебе обо мне?
Я не понял, имеет она в виду Бертольда Храброго или тебя, Бен, но я помотал головой.
– Он меня знает.
– Его ты тоже целовала?
Она рассмеялась и отрицательно потрясла головой.
– Бертольд Храбый говорил, что эльфы черные как сажа.
– Мы моховые эльфы, Эйбел. И мы обитатели леса, а не дымоходных труб. Вы называете нас дриадами, лесными духами, покровителями деревьев. Ты можешь сам придумать для нас любое имя. Как бы ты хотел называть нас?
– Ангелы, – прошептал я, но она вдруг прижала палец к моим губам.
Я моргнул и отвел взгляд в сторону. И теперь, когда я видел Дизири лишь краем глаза, мне показалось, что она не похожа на девушку, с которой я плавал в реке, и на всех девушек, с которыми я совсем недавно занимался любовью.
– Хочешь увидеть?
Я кивнул и почувствовал, как жилы на моей шее набухают и извиваются, словно змеи.
– Боже мой! – проговорил я и не узнал своего голоса, внезапно ставшего грубым и низким.
Ужасно странное ощущение: я понимал, что изменился, но не понимал, насколько; и потом еще очень долгое время полагал, что вот-вот снова стану прежним. Запомни это.
– Ты не возненавидишь меня, Эйбел?
– Я никогда не смогу возненавидеть тебя.
Я говорил чистую правду.
– Мы отвратительны в глазах тех, кто не поклоняется нам.
Я испустил смешок; гулкий рокот в моем горле также удивил меня.
– Мои глаза принадлежат мне и слушаются меня, – сказал я. – Я закрою их, прежде чем поцеловать тебя, если нам понадобится полное уединение.
Она села и поболтала ногами в прозрачной холодной воде.
– Не при таком ярком освещении.
Взбитый ее ногой фонтанчик воды сверкнул на солнце, и нас обдало дождем серебряных брызг.
– Ты любишь солнечный свет, – сказал я. Я чувствовал это.
Она кивнула.
– Потому что солнечный свет – твоя стихия, твой мир. Солнце подарило мне тебя, и я тебя люблю. Мои соплеменники любят ночь, и поэтому я люблю и солнечный свет, и ночную тьму.
Я потряс головой:
– Не понимаю. Как такое возможно?
– Любя меня, ты можешь полюбить обычную женщину?
– Нет, – сказал я. – Никогда.
И я нисколько не кривил душой.
Дизири рассмеялась, на сей раз насмешливо.
– Докажи, – сказала она.
И снова взбила фонтанчик воды. Изящная тонкая ножка, взлетевшая над сверкающей водой, была зеленой, как молодые весенние листья. Ее лицо, тоже зеленое, заострилось к подбородку подобием треугольника, дерзкое и лукавое. Похожие на сочные ягоды губы прижались к моим, а когда мы отстранились друг от друга,
Я обнял Дизири, прижал к груди и снова поцеловал.
Глава 8
УЛЬФА И ТАУГ
Когда она исчезла, я попытался найти пещеру. Пещеры на прежнем месте не оказалось – только мои лук, колчан и одежда валялись там на земле. Лук из ветки колючего апельсина, прежде казавшийся слишком большим для меня, стал вдруг очень маленьким, почти игрушечным, а рубашка и штаны просто треснули бы по всем швам, попытайся я натянуть их.
Отбросив одежду в сторону, я натянул тетиву до самого уха, как всегда делал. Гибкая ветка колючего апельсина согнулась почти пополам, но не сломалась, а вот тетива лопнула. Я отшвырнул ее прочь и вытащил из кожаного мешочка бечеву, которую Парка отмотала мне со своего веретена; странную тетиву, много ночей подряд тревожившую меня во сне приглушенными невнятными голосами и видениями мириад незнакомых жизней. Я натянул новую тетиву на лук, и она запела, когда я туго натянул ее, – и запела еще громче (мощный хор далеких голосов), когда я пустил стрелу вверх вдоль склона холма.
Я не смог натянуть тетиву до самого уха, поскольку стрела была на фут короче, чем нужно; однако она стремительно пролетела по прямой, словно пуля, и вонзилась в ствол дуба. Голый, я вернулся в Гленнидам с наступлением сумерек и одним ударом повалил наземь невысокого чернобородого мужчину, вздумавшего посмеяться надо мной. Когда он поднялся на ноги и обрел наконец дар речи, то сказал, что Равд и Свон уехали сегодня утром.
– Значит, они ничем не могут мне помочь, – сказал я. – Тем не менее мне нужна одежда, и, поскольку ты здесь, a они уехали, тебе-то и придется снабдить меня одеждой. Как ты на это смотришь?
– У н-нас… есть т-ткань.
У него стучали зубы от страха, поэтому я хранил терпение.
– М-моя ж-жена в-все с-сошьет вам.
Мы пошли к нему в дом. Он привел свою дочь, и я пообещал не причинять ей вреда. Девушку звали Ульфа.
– Вчера сюда приезжал рыцарь, – сказала она, когда отец ушел. – Настоящий рыцарь, в железных доспехах, с огромными конями и двумя мальчиками-слугами.
– Очень интересно, – сказал я. Я хотел услышать, что она расскажет дальше.
– К седлу у него был приторочен большой шлем, с такими пышными перьями и изображением льва; и на щите у него тоже был изображен лев, такой золотой лев с обагренными кровью когтями, которыми он как бы вцеплялся в край щита.
– Это сэр Равд, – сказал я.
– Да, все так и говорили. Он велел нам ждать возле дома и входить к нему по одному, когда нас вызывают мальчики-слуги, только я не осталась там. Папа боялся, как бы рыцарь не решил поразвлечься в свое удовольствие. – Она хихикнула. – Если вы меня понимаете. Я еще девушка, поэтому папа спрятал меня в хлеву и забросал соломой, только я вышла оттуда, понаблюдала за происходящим и поговорила с людьми, побывавшими в доме. Я имею в виду, с женщинами, поскольку туда заходили и мужчины тоже, но вряд ли он сотворил бы над ними какое-нибудь непотребство. Стойте смирно, пока я наметываю.