Рыцарь и ведьма
Шрифт:
– Не хотите прогуляться? – Хага встает, когда я возвращаю на столик пустой бокал, и отодвигает штору. За окном – неоднородное пасмурное небо, где-то отливающее свинцовой пучиной, а где-то пронизанное коньячно-золотистыми лучами. – Ваша одежда тут, в шкафу. Я приглашу кого-нибудь помочь вам одеться и узна2ю насчет кресла-каталки…
Покачнувшись и вызвав на лице девушки сначала тревогу, потом удивление, я поднимаюсь сам. Восстаю от постели – нетвердо, но решительно. Перед глазами вспыхивают и угасают соцветия искр – неважно. Главное – не упасть на глазах у Хаги. Неизвестно, какие именно качества нащупает во мне машина Теркантура, но думаю, упрямства будет хоть отбавляй. Кастиганты еще поймут, что не с тем связались, когда во время перекачки моих добродетелей легендарный алхимический аппарат захлебнется, трубы забьются, давление подскочит – да так, что посрывает клапаны! После этого в Лаврелионе будут трудиться только чистильщики в алхимзащитных скафандрах, собирая сбежавший философский камень. С другой стороны, Эктор Целлос предупреждал, что вместе с любыми неполадками могут устранить и меня… Гм. А ведь было бы надежнее вывести механизм из строя еще до того, как в него поместят мою персону.
– Хага, покажите мне машину Теркантура. Хочу увидеть, что меня ждет.
Пока я переодеваюсь, девушка ждет за дверью. Спускаемся: я – вцепившись одной рукой в перила,
Наконец последняя ступень преодолена. На улице сыро, но дышится в удовольствие. Запах прошедшего дождя мешается с запахом далекого дыма. Мы идем по занесенной листопадом аллее: деревья стоят роскошные, лимонно-желтые и красные – не верится, что скоро их начнет постигать долгая скучная нагота. Над нами с истошным криком пролетает ширококрылая птица.
– Значит, вы рыцарь? – не столько уточняет, сколько предлагает обсудить Хага.
Я оценивающе смотрю на нее. Прикидываю: если я сейчас начну рассказывать истории своей рыцарской юности, полные отчаянного, тогда еще искреннего романтизма, хватит ли ей хладнокровия, чтобы не заткнуть мне рот поцелуем? Сознаюсь, что, бывало, использовал особенно волнующие эпизоды своей карьеры для впечатления барышень. Впрочем, Хага, похоже, не из впечатлительных. Так что внезапных сердечных осложнений с ее стороны можно не опасаться. И все же я колеблюсь, что бы такого рассказать, да Хага сама приходит на выручку:
– Тот случай с драконом, про который все писали… Когда это было? Года два назад?
Я грустно усмехаюсь. Это как раз чуть ли не самый пронзительный сюжет. Паруса яхт в лиловых сумерках над морем, девушка и гигантский дракон – все это было словно в другой, бесконечно далекой жизни. Даже не верится, что прошло только два года.
– Да… писали об этом все подряд, хотя для меня это очень личная история… И вообще, в центре внимания я оказался случайно. Даже не знаю, с чего и начать… Короче, это было на острове Першандель. Сам я с Севера. Серые долгие зимы, тусклые будни. Охота и выпивка – основные увеселения. Для мужчин, по крайней мере. Отвлекаться особенно было не на что. Да и хотелось со временем вырваться куда-нибудь. Ну, где жизнь хоть немного цветистее. Вот я и налегал на учебу в Куртуазной академии. Оказалось, не зря. В начале последнего курса я выиграл стажировку в орден першандельеров. Первый раз уехал так далеко от дома. На Першанделе было чудесно. Сначала надо было просто охранять паломников. Тракт, который соединяет святые места, был тогда уже относительно безопасен. Неверные почти не нападали. Для меня это было чем-то вроде каникул. Днем таскался по тракту с пилигримами со всего мира, слушал их истории – через переводчика, конечно: у меня с языками не очень. А по вечерам ужинал в портовых кафешках. Стипендиатов Академии почти везде кормили бесплатно. И как кормили! Кальмары во фритюре, острые лепешки с сыром и томатами, суп из тунца! И домашнее вино. Та еще бурда, если честно. Дображивало прямо в желудке. За месяц стажировки я чуть не вдвое прибавил в весе. И это было кстати, потому что потом я влюбился и есть перестал. Почти. Девушку звали Кальеда. Она работала в прокате автомобилей и лодок. Дневные дела мы заканчивали примерно в одно время, а вечерами делали что хотели. После работы ей разрешалось одалживать у своей фирмы яхту. И мы этим пользовались. Прихватывали с собой бутылку красного вина, какую-нибудь хрустящую лепешку и болтали до рассвета. Или слушали, как в борта лодки плещет вода. Звезды над мачтой, бриз в ее черных волосах, податливая шнуровка на платье и смуглые лопатки – я чудом тогда не женился. Вернее, это было никакое не чудо. Совсем наоборот. По всему архипелагу тогда ставили радиовышки. По мне, так на Першанделе с его лагунами и виноградниками весь этот технический прогресс никому даром не сдался. Но правительство считало иначе. Что было дальше, вы, наверное, знаете? Газеты обвинили секту колдунов, которые поклонялись дракону с соседнего острова. Дескать, это они его спровоцировали. Но дело было в чертовых вышках. Доказано, что многие драконы – телепаты. Этот был как раз такой. От радиосигналов у него что-то сбилось в голове. Наверно, электромагнитные колебания перемешались с телепатическими волнами. Еще повезло, что он не был огнедышащим – иначе разрушений и жертв было бы просто не счесть. Но и без того крови пролилось больше, чем в день высадки крестоносцев. По радио передавали концерт для виолончели с оркестром в трех частях. Исполнял Королевский симфонический. Когда в приемниках заиграла вторая часть, дракон ворвался в жилые кварталы. Люди гибли в основном под обломками зданий, хотя были и такие, кого дракон растерзал. Новости о несчастье застали меня за городом. Я, как обычно, сопровождал очередную группу паломников, и тут нас нагнали машины с первыми беженцами. Я сразу в город, хотя его все старались покинуть. Первым делом наведался в офис фирмы, где работала Кальеда, но от здания остались только руины. Я нашел ее в госпитале – в подземной парковке госпиталя, куда перенесли всех пострадавших. Кальеда была там, она выжила, но… ей размозжило ногу, и все, что ниже колена, врачам пришлось отнять. Подумать только! Еще ночью накануне я целовал ей обе ступни, а теперь одна из них просто отсутствовала. Я хотел забрать ее и увезти в безопасное место, но мне сказали, что в таком состоянии она не переживет поездку. Чем я мог помочь ей? Только обезопасить место, где она находилась. Соображал я всегда не очень хорошо, а в тот момент – особенно. Зареванный, грязный, я поднялся на поверхность и принялся бродить по разоренным улицам. В голове у меня творился такой же хаос, какой, наверное, мучил и ящера. Я выбрался на площадь. Там хоть можно было не опасаться обрушения зданий. И просто стал звать его. И вслух, и про себя. Я, конечно, не мог знать, телепат он или нет, но другого плана у меня все равно не было. Я кричал и думал примерно следующее: «Тебе нужен я, тебе нужен я! Какую бы цель ты ни преследовал, я – решение твой проблемы». И он явился, услышал меня. Настоящий исполин, высотой с трехэтажный дом.
– Постойте! – Хага стискивает мне плечо. – Вы хотите сказать, что вы просто стояли там, без доспехов и другого укрытия, имея при себе только меч? Я никогда не понимала этого: прогресс подарил нам мощное огнестрельное оружие, а вы, рыцари, по-прежнему выходите на свои подвиги, подпоясавшись обоюдоострым куском стали! Какая дичайшая верность традициям перед лицом совершенно несоразмерной угрозы. Я бы просто завалила этого дракона из танка.
– Ну, танка на острове, видимо, не нашлось, – снисходительно улыбаюсь я своей проводнице. – Но кто-то вроде вас попытался продырявить ему шкуру из пулемета. Не знаю, чем эта попытка закончилась для стрелка. Но обычно это не лучшая тактика, если хочешь сохранить себе жизнь.
– А лезть на дракона с мечом наголо – это, по-вашему, хорошая тактика?
– Есть некоторое количество эмпирических данных насчет крови драконов. Драконов и других малефиков. Ну, нечисти. Так вот, супернатуральная кровь наделяет тебя особыми свойствами. Похоже на эту вашу трансмутацию. Рыцари, если на них попадает кровь дракона, становятся почти неуязвимы. На время. Как будто им переходит часть драконьей силы. Ткани организма буквально твердеют. Понимаете? Выстрелишь из пулемета – может, ранишь бестию, но скорее всего только разозлишь – и тогда пиши пропало. Зато, если подберешься поближе и пустишь ему кровь, сам станешь как дракон. Тогда на Першанделе кто-то облегчил мне задачу. Дракон был уже ранен в бок, и рана кровоточила. Первое, что я сделал, – это с разбегу макнулся в лужу его крови на мостовой. Даже немного проглотил для верности. Он ударил меня. Не то лапой, не то хвостом. Наверняка, раскрошил бы мне позвоночник, но эффект уже сказался. Я отлетел десятка на полтора футов, приземлился на ноги. Рефлексы обострились. Мышцы стали как тисовая древесина. Мне удалось нанести ему еще несколько ран. И с каждым разом я отбирал все больше его силы. В конце концов я забрался по стене, потом прыгнул и полоснул его по горлу. Все. Так я и стал «Спасителем Першанделя», «Першандельским драконоборцем» и «Молнией Архипелага». Это меня так пресса окрестила. Меня не спрашивали.
– А как же Кальеда? – Хага продолжает сжимать мне плечо, словно пытаясь нащупать в нем остатки стальной твердости, что передалась мне в тот день от дракона. – Вы все-таки расстались?
– Не сразу… Я хотел быть рядом, но она сама постепенно отгородилась от меня. Ей казалось, она уже не та, кого я полюбил. В общем, начались проблемы с психикой, да вдобавок ей кололи сильнейшие обезболивающие. От ее прежнего легкого нрава не осталось и следа. Расставались мы тяжело – думаю, она испытала облегчение, когда моя стажировка закончилась и пришло время уезжать. Как бы то ни было, теперь она замужем и, насколько я знаю, вполне счастлива. Мы до сих пор с ней переписываемся, но уже просто как друзья. В последнем письме она даже хвасталась новым протезом.
– Понятно… – Моя спутница, не выпуская моей руки, слегка отдаляется куда-то вслед за своими мыслями. Будто лодку относит течением на длину вытравленной якорной цепи. Судя по ее серьезному и растерянному виду, мне удалось растрогать ее – и даже сбить фирменное высокомерие, которым она, кажется, спрыскивает себя перед тем, как выйти поутру из дома. Какое-то время идем молча. Сумрачное небо над нами замерло в неизбывной задумчивости о том, чего земле не хватает больше – дождя или солнца.
Само собой, я рассказал не все. Умолчал о том, как, рассекая дракону горло, едва не перерезал ту нить, которая связывала перепуганного стажера Академии со спятившей от адреналина «Молнией Архипелага». Это напоминало удары тока, где роль оголенного провода играл мой клинок. Каждый раз, когда меч пробивал шкуру дракона, меня скручивало и ослепляло, а когда отпускало, то меня становилось меньше. Не в физическом смысле, конечно. Ощущение тела вообще утратилось – мне даже казалось, что я нисколько не уступаю в размерах дракону. Но осознание цели, мотивов боя, воспоминания о Кальеде – все это последовательно отключалось, как будто соответствующие участки мозга выходили из строя один за другим. Оставалось только ощущение высвобожденной стихии без имени и подобия, для которой я был всего лишь проводником. К исходу поединка мне казалось, что наш бой длится вечно, а вся моя предыдущая жизнь – не более чем угасающее фантомное воспоминание. И все же, когда я нанес дракону решающий удар, когда пенная густая кровь ударила мне в глаза, в рот, в уши – вот тогда нить, и без того истончившаяся, едва не лопнула совсем. На мгновение я уступил место дракону. Меня не осталось как такового. Мгновение было тягучим, как застывающий янтарь, и вместило в себя его, драконово, родство с небом, настолько возвышенным надо всем и отрешенным, что все эти человеческие распри, великие перемещения народов и даже самая смена так называемых эпох вдруг стали для меня не более значительными, чем копошение муравьев под ногами. Я смотрел на мир глазами дракона и не чувствовал ни ярости, ни презрения, а только спокойствие, равнодушие, растворенность в бесконечности – все то, что сгинуло, оборвалось каких-то несколько часов назад, когда небо наполнили звуки виолончели с оркестром.
Я не стал рассказывать Хаге, как мое тело восстанавливалось после той дуэли. На рыцарском жаргоне то, что я пережил, называется «драконьим кайфом», поэтому процесс моей реабилитации вполне уместно было бы назвать «ломкой».
Что ж, задачи стажировки я выполнил с лихвой. Естественно, першандельеры предлагали мне место в их ордене после окончания Академии. Тогда я не сказал им ни да ни нет. Вернувшись домой, первое время не знал, что с собой делать. Чуть не завалил выпускные экзамены. Думал, что буду дико скучать по времени, проведенному с Кальедой, по морю, кальмарам во фритюре… но нет. Даже безысходность заводских гудков в зимних сумерках родного города больше меня не беспокоила. Было вообще все равно. Потом на выпускном вечере ко мне подошел магистр, сказал, что почтет за честь выпить с Молнией Архипелага. Пока одногруппники танцевали с девчонками, старик рассказал мне, как в свое время тоже изведал на своей шкуре «драконий кайф», – его накрыло прямо в пасти чудовища, когда зубы дракона уже рвали его плоть. Магистр заверил меня, что рыцарское братство – лучшая среда для того, чтобы оправиться от подобных травм. Братство так братство, решил я. На Першандель я не вернулся, потому что тамошняя репутация накладывала на меня слишком много обязательств. Воспользовался приглашением магистра – вступил в орден Мангуста и перебрался в столицу. Вот только… ничего путного из этого так и не вышло. Может быть, мое появление в Лаврелионе – это действительно нежданный шанс придать жизни хоть какой-то смысл?
Хага останавливается у двухэтажного каменного особняка. Окна первого этажа заставлены изнутри картоном. На втором – витражи вроде того, который я уничтожил утром. Из кирпичной трубы над черепичной кровлей вьется красноватый дымок.
– Сжигают твердые фракции философского камня, – поясняет Хага, перехватив мой взгляд. – Это безопасно. Забота о природе – один из главных наших принципов. Это и есть лаборатория. Прошу.
Я поднимаюсь на крыльцо, переступаю порог и вхожу в тесное фойе, нагретое и освещенное огнем в лепном камине. Над камином висит старинная гравюра, которая изображает человеческую фигуру, вписанную в круг. Круг, в свою очередь, поделен на доли, каждая из которых отмечена символом неизвестного алфавита и какой-нибудь вычурной картинкой вроде змея, пожирающего свой хвост. Человек голый, но все интимные места у него прикрыты изображениями планет, а по краям гравюры написаны названия четырех стихий, и все так разлиновано и соотнесено, что посвященный наблюдатель, наверное, увидел бы в данном плакате стройную сумму всех доступных знаний. Мне же, темному простецу, скорее пристало плюнуть да перекреститься – если уж не при виде гравюры, то точно при виде подвешенного под потолком чучела. Какая-то засушенная обезьяна, обращенная ко входу застывшим оскалом.