Рыцарь короля
Шрифт:
У де Норвиля сузились глаза.
– Мсье де Лальер, вы заслуживаете откровенности. Не стану отрицать, что отношения между монсеньором и королем натянутые. Дело может дойти и до разрыва. Сами понимаете, в таком случае герцог не станет добровольно класть голову под топор. Отнюдь нет... Уж он постарается позаботиться о себе. И в этом случае предложение, которое я вам делаю, будет обусловлено тем, примете вы или нет сторону справедливости вместе с вашей семьей и другими благородными людьми, выступите ли в защиту правого и обиженного... Однако я буду несправедлив к вам, если осмелюсь даже предположить, что вы поступите иначе. Вы уже выразили свое сочувствие господину коннетаблю. Я считаю вас одним из наших.
Он обнял Блеза и взглянул на него по-братски.
– И, в конце концов, зачем сжигать мосты? Властители могут ведь и помириться. В любом случае его высочество по моему ходатайству даст вам под команду тридцать копейщиков. Ну как, мсье, по рукам?
Мгновенно Блез почувствовал, как, словно подхваченного быстрым потоком, его тянет в сторону раздора, которого он так страшился. Обаяние де Норвиля уже не казалось ему таким искренним - оно впервые насторожило его. Уж слишком оно было целеустремленным, слишком самоуверенным. Эта внезапная привязанность, эти блестящие предложения - зачем? Ему вспомнилась любимая пословица маркиза де Воля о том, что не так важны крючок и леска, как наживка. Ну что ж, он не будет спешить. Глубины, таящиеся под его внешней беспечностью, вновь взволновались.
Де Норвиль протянул руку:
– Решено?
Блез пожал протянутую руку, но улыбнулся, словно просил извинения:
– Вы более чем добры... Дайте мне срок подумать.
– Подумать?!
– Ну да. Такие важные решения не принимают наспех - это же не яйцо разбить. Хотя, конечно, для меня ваше предложение очень соблазнительно.
В это время лошадиный топот и голоса во дворе возвестили о прибытии гостей.
Де Норвиль встал.
– Ну что ж, подумайте. Я уверен, что вы согласитесь. Только, конечно, ни слова маркизу де Волю.
Блез, несколько пристыженный, кивнул. Как бы он ни поступил, ему не уйти от внутреннего раздора - зубья капкана уже сомкнулись на нем.
– Нет, конечно... Я понимаю.
Глава 4
Дени де Сюрси, маркиз де Воль, провел прошлую ночь в Мулене, в гостинице под названием "Пескарь", неподалеку от величественного дворца Бурбонов, где герцог, как говорили, лежал в приступе четырехдневной малярии, обычно называемой "квартаной".
Как официальный представитель короля и к тому же давний знакомый самого Карла Бурбонского, маркиз, конечно, вполне мог остановиться во дворце; однако он рассудил, что этого делать не следует. О намерениях герцога он все равно не узнал бы ничего более того, что уже донесли ему тайные агенты, а появление во дворце при теперешнем непрочном положении дел вызвало бы у хозяина и его окружения только раздражение и тревогу. Так что он остановился в гостинице и предоставил своим людям сколько угодно болтать насчет его посольской миссии в швейцарские кантоны.
На следующий день, отстояв раннюю обедню, в обычный утренний час он выехал на юг, в сторону Ла-Палиса и Лальера.
Однако, тщательно стараясь успокоить подозрения окружающих относительно истинной причины своего путешествия через Бурбонне, он все же не мог не замечать того, что происходило вокруг.
В Мулене ощущалась атмосфера напряженности и скрытности. Он отметил, что в замке слишком многие окна освещены и что свечи горели до самого утра. И сегодня на дороге он встречал непривычно много курьеров и всадников. Они скакали быстро, с каменным выражением лица. Короче говоря, все, что он видел, соответствовало докладам его осведомителей. Назревал мятеж.
Однако во всяком случае сейчас заграничная миссия освобождала маркиза от обязанности лично заниматься этим делом. Во многом благодаря его усилиям взрыв, когда он наконец произойдет, по крайней мере не застанет его величество врасплох. Король знал о положении дел гораздо больше, чем представляли себе заговорщики. Обстановка была крайне тревожной - малейшая неосторожность могла привести к взрыву. Де Сюрси оставалось лишь надеяться на лучшее. К тому же поручение насчет швейцарских пикинеров в любом случае нельзя было провалить.
Маркиз ехал на юг - верхом на спокойном муле, во главе целой вереницы слуг - и поминутно вздыхал. Что найдет он, вернувшись во Францию? Он ненавидел все войны из-за их бесплодности, а война, связанная с распрями в стране, - все эти аресты, пытки, казни и расколы между людьми одной крови его просто ужасала. Если бы только удалось её избежать! Маркиз втайне надеялся, что, когда грянет буря, он будет ещё за рубежом страны.
Придворный живописец Жан Клуэ Клуэ - семья французских живописцев и портретистов.> часто заявлял, что ни одно лицо ему не было так трудно передать на холсте, как лицо монсеньора де Воля. На нем отражалось столько разноречивых чувств; на нем оставила свой след жизнь, полная радостных и печальных событий. В конце концов Клуэ предпочел подчеркнуть в портрете прежде всего доброту и благожелательность маркиза, его человечность. Затем кисть художника запечатлела тень государственных забот и личных горестей, однако ей не под силу было стереть главное. В итоге получилось задумчивое лицо, немного суетное, немного усталое, но освещенное все искупающей добротой. Законченный портрет, висевший на стене большого салона в Сюрси-ле-Шато, что в Турени, зрители расценивали по-разному. Одни говорили, что на нем изображен бдительный государственный муж, неутомимый слуга короны, другие видели в нем ученого, друга Бюде Бюде Гильом (1467 - 1530) - французский гуманист, знаменитый ученый, королевский библиотекарь.> и Эразма, третьи считали, что это утонченный аристократ и любезный придворный, разочарованный, но не озлобленный. Однако все сходились во мнении, что изображенное на портрете лицо излучает великодушие и сердечную теплоту, которые производят на зрителей неизгладимое впечатление.
В своих многочисленных поездках маркиз научился с толком использовать время. Монотонность долгого пути давала достаточно времени для размышлений, и часто, сидя верхом на муле, он разрабатывал сложные политические планы с далеко идущими последствиями. Его свита - врач, секретарь, пажи и лакеи старалась держаться на почтительном расстоянии, так что обычно маркиз ехал один, никем не отвлекаемый.
В эти дни главным предметом его раздумий был конфликт между Карлом Бурбонским и королем Франциском. Маркиз рассматривал сложившееся положение с сожалением и страхом, однако трезво и реалистично. Его восхищал коннетабль - смелый человек, одаренный воитель и выдающаяся личность. Его отнюдь не восхищал король, который, при всем личном обаянии, представлялся ему легкомысленным и поверхностным молодым щеголем, не способным стать взрослым.
С точки зрения сиюминутной справедливости, герцог был жертвой тирании и неприкрытого, бесстыдного грабежа. Маркизу были совершенно понятны и взрыв страстей герцога, и негодование его сторонников.
Однако дело это следовало рассматривать на другом уровне - на уровне истории, на уровне будущего.
Феодальный порядок, воплощением которого был герцог, отжил свое и уходил в прошлое; Бурбонское герцогство в самом центре Франции препятствовало объединению нации и могло разрушить её. По иронии судьбы, король, при всем своем себялюбии и бесчестности, служил делу прогресса. Независимо от собственных желаний, он не мог не служить ему; тогда как Карл Бурбон, человек несомненных достоинств, не мог ему не препятствовать.
Де Сюрси вспоминал последние двести лет французской истории: английское господство, войны с Бургундией и Бретанью, эгоистичную независимость знати, невыразимую нищету народа. И в этом сумбуре феодальной раздробленности, беспрестанного кровопролития и несчастий, медленно, часто безжалостно, утверждал свои права Трон, вводя единый закон, сплачивая нацию. Если теперь Бурбон одержит верх, это будет означать возврат к хаосу.
Де Сюрси, безусловно, сожалел о преследованиях невинного человека и его сторонников; но ещё больше он оплакивал разорение миллионов. Чтобы этого не произошло, он провел свою жизнь на службе трем королям. Но служил он не Карлу, не Людовику и не Франциску - он служил Трону как объединяющей идее. И ради этого Трона он мог пожертвовать даже своим мягкосердечием.