Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
16 апреля 1579 г., в великий четверг, вся площадь св. Петра была покрыта народом, волновавшимся подобно бурному морю. Собрались послушать, как папа будет проклинать протестантское учение и покровителей реформации. В толпе, как раз напротив папского балкона, находились шесть всадников: австрийский барон Гофмансэк, два господина фон Штрейт, отец и сын из Гогенау-на-Рейне, студент из Данцига Филипп Виннер, далее друг наш Леопольд фон Ведель и чичероне этого маленького общества.
Вот каким образом рыцарь лишился своих прежних товарищей, из которых он больше всего жалел Арнима. С ним он очень подружился после известной сцены в александрийском порту и рассказал ему даже случай, бывший с ним в Рамле. После весьма бурного плавания
Чтобы избавить себя от лишних хлопот, Леопольд и Арним отвезли свои сундуки с дорогими вещами, купленными ими на востоке, в Падую, к Евстафию Флемингу, который все еще учился в тамошнем университете. По своему возвращению в Венецию они намеревались отправиться вместе со стариком Арнимом и братьями Шлибен морем в Феррару и оттуда уже сухопутным путем продолжать свое путешествие. Но на второй день после их приезда в Падую друзья получили через гонца страшное известие: на другой день их отъезда из Венеции старик Арним с несколькими немецкими дворянами пировал в гостинице «Черный орел», во время пира дом обрушился и старик погиб. Само собой разумеется, что Леопольд и Ганс тотчас же поспешили обратно в Венецию.
Похоронив отца, Иоганн фон Арним отправился на родину и взял с собой сундуки Леопольда, с обещанием доставить их в целости в Кремцов. Шлибены также изменили свой план, таким образом, наш герой остался один и начал свою итальянскую поездку в очень плохом настроении.
Сперва он вторично отправился в Падую, надеясь найти здесь спутников. Ему, как мы видели, посчастливилось. Правда, его теперешние товарищи были все, за исключением Виннера, строгие католики, но они были в то же время добродушные немцы, ценившие слишком высоко рыцарское достоинство, чтобы смотреть сквозь пальцы на веру нашего героя. Проехав Феррару, Болонью и Флоренцию, путешественники прибыли в Рим как раз в последние дни карнавала, так что успели принять участие в общем бешеном веселье и полюбоваться красивым зрелищем зажигания и тушения «мокколей». Теперь же они ждали произнесения знаменитого проклятия.
Оживление и веселье карнавала весьма понравилось Леопольду, величие Рима, великолепные здания привлекали его, но папская процессия и прочие церковные церемонии не произвели на нашего героя такого сильного впечатления, которое они обыкновенно производят даже на протестантов. Главная причина этого заключалась в личности самого папы.
Леопольд не мог забыть, что человек, изображавший символически обстоятельства земной жизни Спасителя, был тот самый Григорий XIII, который, узнав о Варфоломеевской ночи, велел отслужить благодарственный молебен и постоянно подстрекал фанатичного Филиппа II к его жестоким преследованиям протестантов. Но герой наш повидал слишком много во время своих путешествий, чтобы не понимать необходимости оставить эти мысли при себе. Он был даже столь осторожен, что отдал уезжавшему Арниму золотой портрет Оранского, оставив себе только цепочку Мансфельда, чтобы не подумали, что он находится в сношениях с вождями протестантов.
Площадь св. Петра оставалась неосвещенной, одна луна разливала над городом свой бледный свет, причем собор св. Петра казался еще мрачнее. Вдруг печально и уныло загудел соборный колокол, в собравшемся народе воцарилось мрачное молчание. На папском балконе появился Григорий XIII, держа в руке толстую восковую свечу, его сопровождали два кардинала, за которыми шли два дьякона. Все были в одеждах фиолетового цвета, и только по блестящей митре на голове Григория XIII можно было узнать главу католического мира. Он держал свечу прямо перед собой, она освещала бледное морщинистое лицо старца, который пришел, чтобы проклинать! Между тем как папа стоял неподвижно, напоминая Леопольду египетскую мумию, каждый из кардиналов прочел проклятие громким, далеко слышимым голосом.
Первый прочел по-латыни, второй по-итальянски. Хотя Леопольд латинского языка вовсе не знал, итальянский же очень плохо, все-таки он понял, что проклятие папы относилось к учению Лютера и Кальвина и вообще ко всем гугенотам, в особенности же упоминалось в нем о благородном Вильгельме Оранском, Генрихе Наваррском и Елизавете Английской. При последних словах кардиналов: «Condemno! Condemno!» — Григорий XIII поднял свою свечу над головой.
— Damnati sunt in perpetum — aeternum!! — Грозно раздался его голос, и он с размахом бросил в толпу свою свечу, которая в падении погасла.
— Misericordlas! — заревел народ, и там, где упала свеча, произошла сильная давка. Каждый хотел взять ее себе и вырывал у других. Остальные начали расходиться.
— Хотите, чтобы я перевел вам, господин фон Ведель, что сейчас было проклято? — спросил его барон.
— Благодарю вас. Они произнесли имена довольно явственно, так что невозможно было не понять их. — Сказав это, Леопольд с прочими оставил площадь.
— Вы, конечно, — начал барон, когда они возвратились к себе на квартиру, — имеете свои суждения насчет этого акта и придаете ему мало значения. Однако подумайте о том, что это проклятие будет повторено миру на всех католических кафедрах и что ему поверят! Кроме того, крайне позорно быть известным всему свету как проклятый!
— А вы сами, господа, верите в действенность этого проклятия? — спросил, улыбаясь, Леопольд.
— Иначе мы бы не были хорошими католиками! — воскликнул Енгельберт фон Штрейт. — Вы, как лютеранин, конечно, не верите этому.
— Я отвечу вам как христианин, соотечественник и товарищ. Мое мнение о поступке папы также мало значит, как и ваше, любезный барон, или кого бы то ни было. Совершенно все равно, что мы оба об этом думаем.
— Как? — вмешался тут вспыльчивый молодой Штрейт. — Если мы все католики, верим в действенность проклятия, как вы думаете, что может выйти из этого? Мы составляем в Европе большинство.
— Вы спрашиваете, молодой человек, что может тогда случиться? — возразил Леопольд. — То, что случилось уже во Франции, Испании, Англии и Южной Германии, а именно, что тех, которые прокляты, потому что иной веры, притесняют и преследуют, а если они попытаются защищаться, на них нападают вооруженной силой. Тут уже не имеет никакого значения ни папа, ни мнение кого бы то ни было, но важно, кто дольше выдержит борьбу и поработит другого! Нет, это не Божье дело, но земное и несправедливое.
— Вы, господин, смеете сказать, что оно несправедливо! — воскликнул Енгельберт.
— Да, любезный земляк, осмеливаюсь утверждать это с чистой совестью! Изреченное проклятие относится, как мне кажется, к загробной жизни и Страшному Суду? Или вы думаете, может быть, что оно будет иметь влияние на настоящую жизнь? Если те, которые теперь прокляты, будут по-прежнему жить весело, то и умрут спокойно, если оружие их победит, неужели вы думаете, что могущество и благосостояние их страны будет возрастать? Согласитесь, что может быть речь только о проклятии за чертой жизни!