Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Хорошо, — заметил Енгельберт. — Вы правы в том отношении, что весьма часто самые скверные люди здесь на земле счастливее тех, которые предопределены к блаженству! Итак, положим, что проклятие его святейшества здесь на земле не имеет никакого действия, но только там, за гробом! Как вы об этом думаете?
— Весьма просто, друг. Для вечного осуждения или проклятия кого бы то ни было недостаточно вашего мнения, или моего, или даже мнения самого папы, но необходим приговор Небесного Судьи! Но может же случиться, что Бог будет не одного мнения с папою, ибо Божие мысли высоки, мнение же человека остается земным.
— Если бы вы не были еретиком, милостивый государь, — вскричал гневно молодой Штрейт, — вы бы знали, что его святейшество
— Оставьте этот тон, молодой человек, пока вы не наберете столько чести, ума и опыта, сколько я набрал в течение своей жизни! — произнес Леопольд. — Если вы знаете, что папа произнес сегодняшнее проклятие по поручению Божьему, тогда вы для меня слишком умны и мне невозможно с вами тягаться. Я видел Гроб Спасителя, места, где он провел свою юность, где страдал и умер и, — насколько то возможно слабому человеку — постиг святое откровение, и почувствовал в сердце своем непреложность искупления! Но это откровение, господа, и эта непреложность чувствуются сильнее в Иерусалиме и в саду Гефсиманском, нежели в Риме. В день суда, — продолжал он, улыбаясь, — все соберутся! Тогда мы увидим, кто проклят! До тех пор подождем!
— Но такое равнодушие в делах веры даже для протестанта ужасно.
— Довольно, — прервал Леопольд старшего Штрейта, потеряв наконец терпение. — Хотите путешествовать со мною, господа, или я поеду один? Я ни в ком не нуждаюсь и найду свою дорогу! Кто же идет со мной, должен в согласии наслаждаться прекрасным. Религиозные прения приличны духовным санам.
Барон пытался примирить разгорячившихся, Штрейты, сами видя, что имеют дело с умным и решительным человеком, попросили Леопольда не принимать всякое слово так близко к сердцу. Виннер же объявил, что пусть каждый поступает как хочет, а он намерен оставаться с рыцарем и путешествовать с ним по Италии до тех пор, пока не настанет для него время возвратиться в Падую для посещения университета. Таким образом согласие было восстановлено, и спутники начали совещаться о том, куда им сперва поехать.
Но капризная судьба решила, что это товарищество не продолжит своего существования вне стен Рима, и странно, что виноват в этом был не Леопольд, а его товарищи, вернее сыны католической церкви.
В первый день Пасхи весь Рим был в каком-то приподнятом настроении. Отпраздновали торжественно Воскресение Христово, и папа произнес с площади св. Петра обычное благословение при громе пушек и праздничном трезвоне всех колоколов, весна была в полном своем блеске, и все спешили за город. Сборным пунктом римлян высшего круга была в то время asteria (трактир), расположенная в великолепном старинном саду, на северовосточной стороне Авентинского холма. Это место принадлежало одному богатому патрицию, который отдал этот трактир в аренду, а сам построил себе тут же в саду довольно обширную виллу. В этот сад отправились барон Гофмансэк и Леопольд вместе с прочими. Около трактира все места были уже заняты, так что им пришлось расположиться несколько дальше, под тенью громадного явора, в нескольких только шагах от означенной виллы.
Вид отсюда был восхитительный, однако Леопольда больше занимало общество, сидевшее на балконе этого красивого дома, то было, вероятно, семейство владельца. Оно состояло из четырех, по-видимому, очень веселых особ: пожилого господина, лет пятидесяти шести, а черном бархатном наряде, с толстой цепочкой, на которой висела золотая медаль. Второй особой был красивый мужчина лет тридцати с огненными глазами и черными вьющимися волосами. Костюм его был также черный, только шелковый. Было сомнительно, чтобы эти двое были дворяне, потому что у них не было ни шпаги, ни обыкновенного отличия дворян — иглы дикобраза на шляпе. Возле пожилого мужчины сидел священник, который, несмотря на свою бледность и маленькую сгорбленную фигуру, был очень весел:
Но зато тем более обращала на себя общее внимание, как своею внешностью, так и обращением, молодая женщина, сидевшая между двумя светскими лицами.
В Риме женщины вообще красивее мужчин, они привыкли быть предметом почитания, потому очень редко отвечают на любезности, но еще труднее для мужчины возбудить в них заинтересованность, так как они очень глубоко осознают свои преимущества.
Означенная итальянка была, если не самая красивая, то, во всяком случае, одна из самых совершенных дам или девиц Рима, наряд же ее также весьма способствовал тому, чтобы подчеркивать ее красоту в выгодном свете. Шелковая юбка и корсет василькового цвета были вышиты золотом. Лиф, очень открытый, оставлял свободными шею и руки снежной белизны, их прикрывала белая дымка. Прибавьте к этому пару черных огненных глаз, окруженных синеватыми кольцами и обрамленных красивыми бровями, нос с обычной горбинкой, маленький красный ротик, густые черные волосы, зачесанные высоко и поддерживаемые золотым гребнем, величественный стан и удивительную грацию во всех движениях. Поистине, всякий при виде прелестной итальянки должен был сознаться, что она принадлежала к числу немногих в Риме женщин, отличавшихся особой красотой. Едва наши друзья вступили в эту часть сада, как тотчас же заметили общество, сидевшее на балконе.
— В самом деле, — шепнул Леопольду Энгельберт фон Штрейт, — это прекрасная синьора, которую мы видели на улице Корсо, помните еще, как часто бросали вы ей в экипаж букеты, на что она вам отвечала очень милостивыми взглядами и наклоняла прелестную головку? Старый и молодой синьоры опять с нею.
Леопольд еще не успел ответить, как дама уже заметила его.
— Ессе Ercolle rosse, Ercolle doro, Eminecia! — воскликнула она, живо поднявшись с места.
— Она называет вас румяным и золотым Геркулесом! — шепнул рыцарю Виннер. — Впрочем, было бы удивительнее, если бы она вас не узнала.
Рыцарь снял свой берет с красно-желтыми перьями и поклонился даме, после чего сел с товарищами за небольшой круглый столик, Виннер сидел около него. Леопольд с самого начала условился с ним, что они, как северогерманцы, будут всегда держаться вместе. Для рыцаря это было удобно и в том отношении, что он, плохо знавший итальянский язык, приобрел, таким образом, переводчика.
Друзья наши велели подать себе закуску и решили оставаться в этом прелестном уголке до наступления ночи, чтобы наслаждаться как можно долее прелестным видом, через два дня они намеревались уже оставить Рим и ехать в Неаполь.
Между тем как они были заняты утолением первого аппетита, в сад нахлынула новая толпа гуляющих, так что и в этом отдаленном углу скоро были заняты все места. Как раз около Леопольда и его товарищей расположилось маленькое общество nobil, состоявшее из представителей благородных фамилий. Все они были франтовски одеты, на боку у каждого висела длинная шпага. Господа эти казались в очень веселом настроении, увидев наших друзей, в которых тут же узнали иностранцев, они вознамерились сделать их предметом своих острот, тем более, что заметили красавицу на балконе и хотели хвастнуть перед нею.
— Mali Tedeschi! Противные немцы! — восклицали они, насмехаясь над маленьким обществом, особенно же над Леопольдом, которого некоторые из них видели на Корсо и узнали. Впрочем, это было нетрудно. Атлетический рост рыцаря, необычайный даже на его родине, в стране высоких людей, длинные белокурые волосы, голубые глаза и прекрасное, свежее лицо, дышавшее всегдашней веселостью, должны были поразить всякого и возбудить зависть в тех, которые так много думали о своей особе и о своих общественных преимуществах.