Рыцарь света
Шрифт:
Несколько легче стало, когда Милдрэд оказалась на рынке в Чипсайде. По сути Чипсайд был не рыночной площадью, а широкой магистралью, где обычно проходили народные гулянья и торжественные выезды. Это в старину тут была барахолка, отчего и произошло название Чипсайд — «дешевая сторона». Но нынче здесь все выглядело по-другому: это была одна из немногих мощенных камнем улиц столицы, на которой высились красивые дома богатых торговцев, а по центру прохода располагались источники с питьевой водой, так называемые фонтаны.
Милдрэд
— Ты что, не узнала ее? А я так сразу, хоть она и куталась в накидку. Это шлюха принца Юстаса, саксонка, возжелавшая, чтобы он развелся со своей венчанной супругой и надел на ее голову корону Англии.
Джил заметила, как вздрогнула ее госпожа.
— Не слушайте вы этих дуралеев, миледи. Плетут невесть что. Этим лондонцам только бы поболтать, совсем стыд потеряли. А теперь давайте поторопимся, а то вон и туча надвигается, и колокола уже созывают верующих на мессу.
Но Милдрэд велела служанке отправляться с покупками в Тауэр, сказав, что хочет посетить могилу отца в церкви Темпла.
Она шла неспешно. Ей не хотелось присутствовать на мессе, и она решила прийти в храм по ее окончании и преклонить колени перед гробницей Эдгара, пожаловаться ему… В тот вечер Милдрэд долго стояла подле его надгробия, признавалась, что и впрямь стала шлюхой, что смирилась с жизнью во грехе, а ее стремление разрушить брак Юстаса с Констанцией было вызвано тем, чтобы навредить пленившему ее принцу, но отнюдь не из желания стать его женой. Ибо она никогда не предстанет у алтаря с человеком, разрушившим ее жизнь и послужившим причиной гибели ее родителей. Она скорее умрет… Если решится на это.
Тот, кто уже почти был за гранью, знает, как тяжело повторить эту попытку. Снова идти навстречу постыдной смерти самоубийства, уничтожать свою душу, ибо самоубийцам никогда не будет надежды на спасение в иной жизни. Может, поэтому Милдрэд даже Хорсу пожалела, поняв, как он близок к этому. А он испугался за нее. Как странно…
Молодая женщина слышала, как за стенами церкви разыгралась гроза, как грохотал гром, видела, как в узких, забранных витражами окнах отражались всполохи молний. В церкви, кроме нее, уже никого не было, огни не горели (Милдрэд смутно помнила, как их гасили, пока она стояла на коленях подле надгробия), и теперь свет шел только от двух высоких свечей у алтаря. В полумраке здесь было даже жутковато: со стен призрачно выступали каменные маски демонов из ада, казавшиеся особенно безобразными
Она устремила взгляд на высокие колонны и вдруг вспомнила, какое испытала счастье, когда увидела здесь, за одной из них, силуэт рыцаря в черном плаще с белым крестом. Он смотрел на нее так, как будто она была одна на целом свете. И как же тогда возрадовалась ее душа, как рвалось к нему ее сердце! Ибо она верила — он пришел к ней через все препятствия и не откажется от нее ни за что на свете. А он…
— Отец, тебе он тоже понравился, ты тоже поверил в него. А ведь ты умел разбираться в людях. Так, может…
Нет, ничего не «может». Даже если Артур когда-то и любил ее, то потом утешился в браке с другой. Милдрэд готова посмеяться над его любовью к продажной девке Ависе, но не верить в нее не имеет смысла. Она сама присутствовала на их венчании. Да и потом… Порой ведь Милдрэд тайно тешила себя надеждой, что Артур придет и спасет ее…
Увы! Если бы она что-то значила для него, он бы пришел. Как приходил и спасал ее много раз раньше. С ним она не боялась ничего на свете. Пока не поняла, что больше не нужна ему…
Слезы закапали, горькие и едкие, как желчь. Милдрэд резко смахнула их. Нет, больше никаких послаблений себе, никаких прошлых грез!
Она заставила себя отвлечься, стала вспоминать отца. И сколько света было в этих ее воспоминаниях!
Вот Эдгар учит ее ездить верхом. Он стоит посреди двора и держит на длинной корде бегущую по кругу лошадь, на которой, вцепившись в гриву, сидит маленькая Милдрэд. Отец поясняет, что нужно выпрямить спину и стараться попасть в такт поступи лошади. Вспомнила она и о том, как они вместе ездили на соколиную охоту в фены и отец учил спускать птицу с руки. О, у Эдгара Гронвудского были лучшие соколы во всей округе.
В памяти промелькнули картины их игры в шахматы. Они с отцом подолгу засиживались в соларе, склонившись над шахматной доской. Отец давал ей фору, снимал с доски какую-нибудь из своих фигур, но все равно выигрывал. Милдрэд сердилась, а Эдгар пояснял:
— Пойми, девочка, выигрывает не тот, кто стремится побить больше фигур, а тот, кто знает, как сделать мат.
Рядом раздались тихие шаги.
— Миледи, я не ожидал застать вас здесь, — услышала она подле себя негромкий голос.
Рядом стоял король Стефан.
— Не хотел вас напугать. Я задержался сегодня в Темпле. И, пока идет дождь, решил зайти в храм и помолиться.
Милдрэд не встала при его появлении. Она давно привыкла видеть в короле не правителя, а человека, в чей круг она вхожа. Стефан всегда держался с ней подчеркнуто мягко и любезно.
«Еще бы. Он один из тех, кто повинен в смерти моих родителей, повинен в том, что я стала подстилкой его сына!»
Стефан не сводил взгляда с надгробия Эдгара.
— Я тоже порой прихожу сюда и молюсь над его могилой.