Рыцарь Таверны
Шрифт:
— Об этом, дитя мое, позволь мне пока умолчать. Возможно, я расскажу тебе об этом по возвращении. Дверь, Стефан!
Она наблюдала за его отъездом с неспокойным сердцем. Она чувствовала что-то недоброе в том, что произошло, и в том, что продолжает происходить, и ей казалось, что это должно касаться сэра Криспина. У нее не было, доказательств, это было какое-то внутреннее чувство, предвещавшее беду.
Однако на следующий день ома получила убедительные доказательства из самою неожиданного источника — от своего отца. Утомленный бездействием, забыв об осторожности, Грегори, рана которого слегка затянулась, в этот вечер спустился вниз,
Стефан состарился на службе у Ашбернов, и среди многих достоинств, которыми он обладал, было умение залечивать раны. Поэтому он прекрасно понимал, как неосторожно было со стороны Грегори подниматься с постели в такую погоду.
Опасения Стефана подтвердились на следующий день, когда Грегори проснулся, весь пылая от жара. Они послали за врачом в Шерингам, и этот хитрый плут, напустив на себя важный вид, с озабоченным выражением покачивал головой, обещан сделать нее, что в его силах, предложил познать снященника, чтобы больной мог исповедаться и очиститься перед небом.
При мысли о приближающейся смерти Грегори охватил дикий ужас. Как он мог умереть с таким грузом на совести? И лекарь, видя, какое впечатление произвели на состояние пациента его слона, сделал попытку — слишком поздно — заверить его, что он не обязательно умрет и что он, лекарь, упомянул о священнике на всякий случай, чтобы Грегори был готов к худшему.
Но поднять бурю легче, чем унять ее, и в душе Грегори осталось убеждение, что его время истекло и его кончина — дело нескольких дней.
Сознавая, в какой опасности находится его душа, Грегори весь день то молился, то стонал, то метался на постели. Его жизнь была дорогой греха, и многие мужчины и женщины страдали от его руки. По подобно звездам, которые меркнут и исчезают с восходом солнца, все его ранние преступления были заслонены одним тяжелым актом, который он совершил по отношению к Роланду Марлёю. Если бы он мог спасти Роланда Map-лея по крайней мере хотя бы сейчас, если бы он мог-каким-то образом дать ему знать, чтобы он не заходил в трактир «Якорь» на улице Темзы! В его воспаленном мозгу не укладывалась мысль, что за время своего отсутствия в замке рыцарь уже вполне мог достигнуть Лондона.
И, движимый внезапным порывом покаяться и облегчить душу кому-нибудь и надеясь предотвратить зло, Грегори позвал к себе дочь.
— Синтия! — крикнул он голосом, в котором смешались боль и страх. — Синтия, дитя мое, я умираю!
Дочь знала и от лекаря, и от Стефана, что состояние отца было далеко от этого. Но, несмотря на это, ее бережное отношение к больному представляло собой трогательное зрелище. Она взбивала ему подушки и, взяв его за руку, могла часами нежным голосом убеждать его, что лекарь оценил его состояние совсем не опасным и он вскоре поднимется с постели. Но Грегори упорно отвергал всяческие утешения.
— И на смертном одре, Синтия, — настойчиво повторял он, — и когда меня не станет, я не знаю ни одного человека, который мог бы поддержать тебя и утешить в трудную минуту. Кеннет уехал по поручению Джозефа, и вполне возможно, что он больше никогда не переступит порог замка Марлёй. Как ни странно это покажется тебе, но мое предсмертное желание заключается в том, чтобы так оно и случилось.
Она взглянула на него с удивлением.
— Отец, если это все, что заботит и удручает тебя, то я могу заверить, что я не люблю Кеннета.
— Ты неверно поняла меня, — прошептал Грегори. — Помнишь историю жизни сэра Криспина Геллиарда, которую Кеннет рассказал тебе в ночь приезда Джозефа? — Его голос дрожал.
— Ну конечно. Я никогда не забуду ее, — продолжала она, дабы из осторожности не позволить понять ее чувства к Геллиарду, — и каждую ночь я молюсь, чтобы господь наказал этих убийц, которые разрушили его жизнь.
— Тише, девочка! — прошептал он встревоженно. — Ты не ведаешь, что говоришь.
— Я знаю, что говорю, и, если есть на свете справедливость, Господь услышит мою молитву.
— Синтия! — простонал он. Его глаза приняли дикое выражение, а руки тряслись. В порыве страха и паники правда вырвалась у него наружу. — Ты призываешь кару Господню на головы своего отца и дяди.
Она поднялась с колен, глядя на отца ужасным взглядом, который он не решался встретить.
— Ты бредишь, — прошептала она. — Это жар.
— Нет, дитя мое, мой разум ясен, и то, что я говорю, — правда.
— Правда? — эхом откликнулась она, глядя на него с ужасом. — Это правда, что ты и мой дядя и есть те самые убийцы, которые погубили свою кузину, жизнь этого человека, и пытались убить его самого, а сочтя его мертвым, бросили в горящем доме? Правда, что вы украли его замок и пользовались им все это время, когда он бродил, отверженный, покинутый всеми, не имея своего угла? Ты хочешь заставить меня поверить в это?
В ответ раздался печальный стон.
Ее лицо смертельно побледнело. Некоторое время она продолжала молча стоять, но затем чувства одолели ее.
— Зачем? — воскликнула она, рыдая, — зачем, во имя Бога, ты рассказываешь мне все это?
— Зачем? Я говорю это тебе, потому что умираю.
Он надеялся этой фразой смягчить ее сердце и вернуть часть ее расположения. То, что он потерял ее навсегда, он понял не сразу.
— Я говорю тебе это, потому что умираю, — повторил он. — Я говорю тебе это, потому что в свой смертный час я хочу покаяться, чтобы Господь смиловался над моей грешной душой. Я говорю тебе, что та трагедия, которая разыгралась восемнадцать лет назад, еще не окончена и, возможно, в моих силах предотвратить тот ужасный конец, который мы с братом уготовили Криспину. Возможно, Господь зачтет мне это на Страшном Суде. Послушай, дитя. Ты понимаешь, что тот факт, что Кеннет был связан клятвой с Геллиардом, был нам не на руку, и в ту ночь Криспин призвал мальчика исполнить свой долг и обнажить меч на его стороне. У Кеннета не оставалось другого выбора, как подчиниться. По правде говоря, я сам вынудил его к схватке, заставив вытащить меч и нанести мне эту рану. Сэр Криспин наверняка убил бы Джозефа, но твой дядя остановил занесенный над ним меч, сообщив Геллиарду, что его сын жив.
— Он спас свою жизнь с помощью лжи! Как достойно!
— Нет, дитя, он говорил правду, и, когда Джозеф предложил Криспину вернуть сына, он говорил искренне. Но, подписывая адрес на письме, которое сэр Криспин должен был вручить людям, воспитавшим его сына, Джозефу в голову пришел хитрый план, как с помощью обмана окончательно уничтожить Геллиарда. И он направил Криспина в Лондон, в гостиницу, где проживает полковник Прайд, злейший недруг Криспина, препровождая его тем самым в руки палача. Можно ли как-нибудь помешать этому и спасти жизнь Геллиарда, Синтия?