Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Милая… — Мама останавливается рядом и берет мое лицо в ладони. — Милая, ты так бледна, будто увидела призрака. Или что-то хуже? Тебя испугал мистер Великий?
Кусаю губы и силюсь не заплакать. Испугал. Вот только испугал — не то слово, не отражает и трети сути. Я оборачиваюсь в сторону темной Фетер. С высоты цирковое судно — как сгусток колеблющегося желто-красного пламени. Адского пламени. И демону нужна я.
Едва поднявшись к себе, я начинаю исступленно молиться — падаю перед распятьем. Я не знаю, что именно так потрясло меня, не могу рационально объяснить. Наверное… сила, ослепляющая потусторонняя сила, пропитавшая каждый
Слова «Господи, помилуй» застревают в горле, когда раздается стук в дверь. С усилием выпрямляюсь, медлю, прежде чем отозваться, и просто вглядываюсь в темнеющий на стене крест. Как хрупка распятая фигурка, как величественна даже в этой хрупкости. И как жалка я.
— Эмма, отец вернулся! — Мама стучит снова. — Впусти меня, пожалуйста.
— Я… устала. Я ложусь спать.
— Эмма, нам нужно поговорить. Пожалуйста… не мучь меня.
Покоряюсь умоляющей интонации: чему повредит разговор? Но, открыв дверь, замечаю: мама сменила темное уличное платье не на голубое домашнее, а на серое — сдержанное и все же парадное. Поблескивают клипсы, волосы убраны в прическу. Дурное предчувствие, приглушенное молитвой, возвращается.
— Ты в порядке? — Мама нежно и тревожно приглядывается ко мне. — Представляешь, Генри привез гостей. И каких гостей…
Сэм. Догадка ужасна. Приехали Андерсены, и придется посмотреть их сыну в глаза, посмотреть и вспомнить, как горчил на моих губах поцелуй, предназначенный другой. Я ведь все еще слышу собственный глупый лепет: «Я люблю тебя. Люблю. Люблю», — слышу и задыхаюсь. Но все оказывается хуже, намного хуже, чем я могу вообразить.
— Заехал доктор Адамс. — Мама заводит за ухо прядь моих волос. — Волнуется о нас, хочет подбодрить. Привез кое-кого, с кем дружил на фронте, того самого… мистера Великого. Он иллюзионист, его по-настоящему зовут Амбер Райз, и он сегодня с нами ужинает. Очаровательный джентльмен, такой веселый! Здорово, правда?
Пол уходит из-под ног. Хватаюсь за мамин локоть, липкий озноб пронзает насквозь.
— Мама… — выдыхаю ей в самое ухо. — Плохо, голова… Можно я не буду спускаться?
— Ох, девочка моя…
Она прижимает меня к себе, гладит, помогая устоять. Щемит сердце от этой нежности; только бы не заплакать, ведь нежность обречена на что-то очень, очень скверное. Я выпрямляюсь сама. Прежде чем я повторила бы «Можно?..», мама берет меня за плечи.
— Послушай, Эмма. — Она с явным трудом подбирает слова. — Послушай, хотя это будут мало отличаться от того, что говорит пастор. Я знаю, что с тобой творится. Знаю. Понимаю.
Да?..
— Нам не хватает Джейн, Эмма. — Голос срывается, но мама собой овладевает. — Всем нам, разница лишь в том, что мы с отцом немного… огрубели, не так хрупки, пытаемся следовать утешающим заветам церкви. Он может заниматься пароходами, я могу тоже делать дела и прятаться. И у нас есть еще ты, наше яблочко… понимаешь?
Киваю, хотя слова подобны шуму, лишенному смысла. Я уже знаю, к чему они ведут.
— Эмма. — Мама удерживает мои руки. — Не замыкайся. Не надо так, прошу. Джейн хотела бы, чтобы ты жила. Я знаю.
Джейн хотела бы многого, мама. И ты не знаешь об этом ничего, как и я. Я блекло, безнадежно улыбаюсь. Мама сжимает пальцы крепче.
— Теперь тебе жить за двоих, Эмма. И пожалуйста…
«Жить за двоих». Похоже на правду. А дальше умереть за двоих? Я закрываю глаза.
— Пожалуйста, спустись. — Мама целует меня в лоб. — Не наряжайся, не надо, просто спустись. Поужинай. Тебе будет интересно и, может, станет легче. Мистер Райз добр и обаятелен…
Мистер Райз пришел не утешать нас в скорби, мама. Мистер Райз приехал в город не веселить публику, мама. Мистер Райз заберет твою вторую дочь, мама. Скоро.
— …А как только ты скажешь, что устала, никто не станет тебя удерживать. Я не разрешу.
Она выпускает меня, и несколько секунд мы глядим друг на друга. Потом мама выходит, а я падаю обратно на колени.
Я выйду к нему, мама. Выйду. Лучше так, чем снова слышать его голос в своей голове.
Нас знакомят, и Амбер Райз галантно целует мне руку, говоря, что очарован. Мы садимся за стол, и мне начинает казаться, что догадки ошибочны. Великий не обращает на меня внимания; его занимает что угодно: еда, обстановка, отцовские комплименты фокусам, акцент кухарки, доктор Адамс. Что угодно и кто угодно, но не я.
— Ну, ты впечатлен? Впечатлен? — интересуется он, тряся шевелюрой и перевешиваясь через край стола, хотя доктор сидит рядом. — Я помню, как ты хватался за сердце, когда в Сан-Франциско я показывал фокус с ледяным кубом. Утешься, я его забросил. Скука.
— Вы выбирались изо льда? — Мама с ужасом глядит на него. — Но это опасно! Вас может парализовать! И вообще ваши номера такие страшные…
— Они не только страшные! — Амбер Райз назидательно поднимает палец. Белые манжеты оттеняют золотые веснушки. — Они еще продуманные и отработанные. Поэтому, — он шлет маме ласковую улыбку, — за меня не нужно бояться. И тем более за тех, с кем я выступаю. Марси и Золи, негритянки, которых я сегодня распилил, безоговорочно мне доверяют вот уже три года. К слову… — фыркнув, он вдруг по-мальчишески пихает доктора в бок, — я подумываю жениться на одной из этих красавиц, только никак не выберу. Возьмешь вторую? Ты же по-прежнему холост?
Он смеется, и обычно сдержанный доктор смеется с ним. Отец тоже улыбается, качая головой, и начинает рассуждать над здравым вопросом, позволит ли церковь подобный брак. Беседа оживляется. Я могу в ней не участвовать и пользуюсь этим: вглядываюсь в незнакомца, по-хозяйски развалившегося за нашим столом.
Великий производит впечатление балованного богача: манеры изящны, как у жителя большого города. Столь же изысканное существо я знаю лишь одно — Флору Андерсен; наверное, иллюзионист поверг бы ее в восторг. Меня же он страшит, потому что я слышу его зов, тот самый голос из Саркофага. Амбер Райз и Эйриш Своевольный Нрав едины. Или…
Или я безнадежно помутилась рассудком от горя? Что если весь Зеленый мир, легенда о Жанне, странное путешествие — просто…
— Что? Как мы познакомились с доктором? — Смех Райза врывается в сознание и сметает слово «сумасшествие». — О. Удивительная история!
Он зачем-то берет салфетку и взбрызгивает виски. Подносит ткань к правой щеке, принимается что-то неторопливо стирать и одновременно продолжает говорить. Лицо принимает особенно живое выражение, глаза вспыхивают ярче.