Рыцарь золотого веера
Шрифт:
Что это? Так это его глаза полны слёз? Или это от холода? Ветер налетал с озера Бива, раскинувшегося в тридцати милях к северу, завывал в башнях крепости и на улицах города и только потом вздымал белые барашки на волнах Внутреннего моря. Пятнадцать лет назад, когда он с Сукэ впервые прибыл сюда для встречи с Токугавой, на Внутреннем море тоже виднелись белые барашки. На что он надеялся тогда? Как странно. Тогда и теперь. Тогда он был озабочен сохранением своей жизни и жизни своих товарищей, и тогда он не был уверен – что он увидит, что испытает, что будет происходить вокруг его. Теперь ему снова следует позаботиться о своей жизни, и снова он не уверен в своём будущем, и снова он чувствует,
На этот раз он знал, что найдёт в Осакском замке. Какое болезненное сочетание тревоги и ожидания наполняло его разум. Только это – теперь. Теперь он уже вышел из того возраста, когда его чресла тоже наполняло болезненное ожидание. Возможно. Могли мужчина когда-нибудь выйти из этого возраста, если речь шла об Асаи Едогими?
И Пинто Магдалине?
Ворота замка были открыты, и два всадника медленно выехали ему навстречу. Они тоже понимали, что их жизни зависят от решений, принимаемых другими. И их тоже провожали вопли рожков и подбадривающие крики со стен крепости. Они тоже выполняли свой долг. Какая глупость! Поравнявшись с этими ребятами, почему бы ему не сказать: мы просто жертвенные барашки для амбиций других людей. Идёмте. Поедем со мной. Давайте поскачем на запад, в Миуру. Там вскоре появится мой друг, Мельхиор Зандвоорт, с прекрасным кораблём. Он даже, наверное, уже прибыл. И ещё там мои жена и дети и мой верный Кимура. Там мы сможем стряхнуть с ног прах этой земли и плыть, плыть…
И они уставятся на него в ужасе. Как уставились бы на него Сикибу, и Джозеф, и Сюзанна, и Кимура, и Асока, и Айя. Ведь что такое самурай без чести? Без долга? Что такое самурай, считающий свою жизнь выше воли или причуды своего господина?
Двое юношей приблизились. Старшему было не меньше пятнадцати. О Господи, подумал Уилл, этот мальчик мог быть в утробе Едогими, когда я входил в неё.
Лошади остановились, и всадники пристально посмотрели друг на друга.
– Господа! – обратился к ним Уилл. – Добро пожаловать в лагерь Токугавы. Заверяю вас, что с вами будут обращаться соответственно вашему рангу.
– Андзин Миура, – произнёс в ответ старший из юношей. – Добро пожаловать в Осаку, в стан Тоетоми. Моя мать ожидает вас. – Он пришпорил коня, и они разъехались.
Лошадь Уилла трусила сама по себе, без понукания с его стороны. Даже лошади Токугавы знают свой долг. Над ним высилась, уходя, казалось, в самое небо, внешняя стена крепости – массы неотёсанного камня, гигантские блоки, водворённые на место – когда, кем, как? И где их добыли? Под копытами его коня была только грязь. Теперь над его головой проплывали деревянная арка ворот и лица самураев Тоетоми, наблюдавших за ним сверху. Ни один из них не знал, что между этим белокожим человеком и Исидой Норихазой затаилась кровная месть, что снова её приходится отложить до более удобного случая. Ни один из тех, наверху, не улыбался.
У сторожевой будки тоже ждали самураи, взяв оружие на караул. Каким одиноким он себя чувствовал, проезжая под гигантским сводом ворот! Как одинок он был. Деревянные створки медленно, бесшумно сомкнулись за его спиной. Его конь остановился на брусчатке. Справа выстроились солдаты, образуя живой коридор, ведущий к следующему мосту, следующему рву, следующей стене. Слева, вдалеке, похоже, собралась вся армия Тоетоми, разглядывая его. Человек с пушками. Человек, чьё появление, возможно, стало решающим поворотом в войне.
Он вёл коня мимо рядов самураев. В крепости почти не было видно следов длительной осады. За исключением толп вооружённых людей. А теперь, когда он пересёк второй мост, появились и женщины с детьми. Потому что теперь он был в гарнизонном городке. И все они также молча разглядывали его, а строй самурев по сторонам дороги вёл теперь по диагонали влево, к следующим воротам. Вот уж, действительно, он входит в бесконечное ущелье.
Ворота распахнулись, и перед его глазами возникли высокие каменные стены замка. Справа даже виднелось окошко камеры, в которой они с Мельхиором столько лет назад провели шесть недель. У его ног лежал внутренний, самый глубокий ров. А за ним – башня, в крыше которой все ещё зияло отверстие от ядра. Две женщины погибли там. Кто же?
Он пересёк мост. Во внутреннем дворе выстроился почётный караул из нескольких сотен воинов. Здесь же были главные полководцы Тоетоми, одетые в тёмные кимоно, контрастировавшие с блеском солдатских доспехов. Он узнал их сразу, хотя только одного из них видел раньше. Маленькая, лёгкая фигурка, странно напоминающая молодого Иеясу, – это был Оно Харунага, любовник Едогими в то время, когда Уилл впервые очутился в Осаке, пятнадцать лет назад. Это его сыновей приветствовали сейчас в лагере Токугавы.
Справа от него стоял его брат Оно Харуфуза – повыше ростом, но с тем же открытым, почти юношеским лицом. Два человека, которым можно доверять невозможно, даже подружиться с ними. Они уже доказали свою преданность Тоетоми.
Слева от Харунаги стоял Оно Юраку – старик, двоюродный брат великого Оды Нобунаги, дяди принцессы Едогими. Его усы были длинными и совсем седыми, плечи горбились.
За спинами троих командующих ожидал Санада Екимура, великий воин, одержавший победу на прошлой неделе. Сегодня он тоже был с ног до головы облачён в доспехи, а на шлеме его красовались золотые рога, отличающие победоносного генерала. А рядом с ним – Исида Норихаза, который, казалось, совсем не постарел; его лицо не выражало ничего, кроме удовлетворения при виде своего спешивающегося противника. Уилл, встав перед пятью генералами, согнулся в церемониальном поклоне, замер на три секунды и распрямился. Генералы поклонились в ответ.
Медленно, очень медленно и осторожно Уилл вытащил свой длинный меч с ножнами из-за пояса, обхватив его двумя руками, и с той же осторожностью протянул его Оно Харунаге.
Харунага снова поклонился и принял меч.
– Отличный клинок, – произнёс он. – Работы Масамуне. Лучше не бывает.
– Я вручаю его вам на всё время моего пребывания в Осаке, мой господин Харунага, – ответил Уилл.
Харунага кивнул:
– На время вашего пребывания, Андзин Миура. – Он, держа меч обеими руками, поднял его над головой. – Посмотрите все на меч Андзина Миуры, – крикнул он. И тут, наконец, самураи отозвались. Гулкий рёв заметался по каменным ущельям крепостных стен и переходов, и Уилл позволил себе перевести взгляд на окна башни. Там виднелись лица женщин, наблюдавших за происходящей церемонией. Боже, как он вспотел. Но там, у Токугавы, были собственные сыновья этого человека.
Харунага передал меч адъютанту.
– Ваши апартаменты ожидают вас, Андзин Миура, – сказал он. – Господин Норихаза!
Голова Уилла резко повернулась в ту сторону. Норихаза поклонился:
– Следуйте за мной, Андзин Миура.
Уилл поклонился и шагнул вслед за даймио. За ними пошли шестеро солдат. Ну вот, подумалось ему, я сдался этим людям, и теперь я их пленник. Пленник Норихазы. Это было оскорбительно. А чей ещё? В последний раз глаза его поднялись вверх, к окнам башни, к мелькающим женским кимоно: он шагнул в громадную дверь и пошёл за Норихазой по коридору из полированного дерева. Как наплывает память! И не только об этой башне. Об аде, расположившемся глубоко под двором крепости. О приёмной палате Иеясу, слева от него. О том, как он шёл за Магдалиной, поднимаясь по узеньким лестницам и проходя узенькими коридорами. Пятнадцать лет. Боже мой, пятнадцать лет!