Рыцарь золотого веера
Шрифт:
– Нет, Уилл Адамс, обычные преступники сидят в других тюрьмах. Вы же побывали в аду.
– Об этом мы уже догадались. – Он двинулся вслед за другом, ибо теперь уже был уверен в расположении этого человека.
Они начали подниматься по каменной лестнице.
– Это не тот ад, что у португальцев, Уилл Адамс. Это название камеры. На нашем языке – гокуя.
– Но в Бунго нам говорили, что единственное наказание для преступников в Японии – это смерть.
– Действительно, – согласился Сукэ. – Но эти люди не подвергаются наказанию. Они лишь ожидают суда. Их подозревают – и не без оснований – в совершении
– А если они не признаются? Будут гнить там вечно? Да, в каждой стране существуют совершенно различные представления о правосудии.
– Конечно, они должны оставаться там до тех пор, пока не сознаются. Или пока их друзья не докажут их невиновность. Мне жаль, что тебе пришлось страдать вместе с ними. Такова была воля господина Иеясу. Он не поверил твоей замечательной истории и поэтому рассердился. Но сегодня утром мне удалось вновь заинтересовать его твоими морскими картами и убедить, что всё тобой рассказанное вполне может быть правдой. В результате он решил более глубоко изучить это дело. Так что вот твоя новая камера. Её называют роя, то есть клетка. Здесь тебе будет удобней.
Вход, конечно, был забран толстыми железными прутьями, и, по расчётам Уилла, они ещё не достигли первого этажа дворца. Однако сама комната была большой, а воздух – чистым и свежим. В стене имелось окошко, тоже забранное решёткой; в него виднелись часть стены внутренней цитадели, ров и следующий оборонительный вал.
– Господин Косукэ, это настоящий дворец по сравнению с той камерой.
Сукэ поклонился.
– Даже это, надеюсь, скоро станет лишь неприятным воспоминанием, Уилл Адамс. Думаю, сейчас вы захотите помыться и вычистить свою одежду. Я пришлю людей.
– Поесть, Уилл, – взмолился Мельхиор. – Попроси, чтобы нам дали поесть.
Уилл перевёл, и Сукэ улыбнулся.
– Вас накормят, не волнуйтесь.
Дверь закрылась. Уилл остался у окна. Там было всё, что он не надеялся когда-либо увидеть снова. Оказалось, что наступило раннее утро, и движения в крепости за окном почти не было. Неужели они провели в том аду больше суток? Да, подумалось ему, это действительно страна крайностей – здесь либо всё, либо ничего.
Шаги за дверью. Он обернулся и увидел, что Мельхиор тоже поднялся в ожидании. Их искупают. Какие прелести ждут их в этой процедуре? Дверь распахнулась; за ней выросли стражники с копьями наготове на тот случай, если они попытаются вырваться. Кроме них, в дверном проёме показались четверо юношей, почти мальчиков. Двое несли огромный чан с кипятком, у остальных в руках были полотенца, японская одежда, кувшины с холодной водой для омовения; в углу комнаты виднелась всё та же решётка, под которой проходил водосток, соединявшийся с дренажной системой крепости.
– Сегодня нам придётся самим о себе позаботиться, – сказал Уилл. – Это в наказание за то, что попали в тюрьму.
– Я бы сейчас с удовольствием искупался в море, – заявил Мельхиор, сбрасывая одежду. – А это что такое?
Потому что мальчики раздевались тоже.
– Похоже, они собираются купаться вместе с нами, – сказал Уилл. – Давай просто не замечать их.
Он встал на колени, и один из юношей вылил ему на плечи кувшин ледяной воды; Уилл протянул руку за мылом и обнаружил, что мыла уже нет на месте – им уже тёрли его спину.
– Уилл? – в голосе Мельхиора слышалась тревога. – Уилл, мне это не нравится.
Потому что там, где девушки Магоме Сикибу сохраняли полное хладнокровие в своих действиях, юношам, похоже, это не удавалось.
– Я боюсь, – проговорил Мельхиор, – что, несмотря на обличье высокой цивилизации, это самая дьявольская страна на свете. Страна, где приговорённых преступников рубят в куски, где ещё не осуждённые подозреваемые содержатся в таких подземельях, как то, где мы побывали, где мы вынуждены тесно общаться с двумя такими твёрдыми копьями, как эти… Двумя? Мне думается, что я сплю и вижу сон. Потому что их, конечно, было четыре.
– Прекратите, – проворчал Уилл. – Я вымоюсь сам. – Он сильно затряс головой, так как купавший его юноша, очевидно, не понимал по-португальски. Уилл показал жестом, чтобы тот ушёл, когда юноша закончил мыть ему спину и намеревался зайти спереди.
Юноша уставился на него широко раскрытыми глазами, на лице его было написано удивление пополам с испугом.
– Ну конечно, ведь в их намерениях не было ничего дурного, – пробормотал Уилл. Но что это они ещё делали с ним? – Уходите! – рявкнул он, поднимаясь в негодовании на ноги. Он поспешно забрался в чан – как был, в мыле, пытаясь скрыть охвативший его стыд.
Юноша испуганно глядел на него – вода стекала по ногам, по напряжённому пенису, – в его облике ясно читалась типичная смесь желания и тревоги, переполнявшая, казалось, всё его существо.
– Они уже сделали всё, что нужно. – Мельхиор присоединился к Уиллу, забираясь в чан. – О Господи, это ещё не все!
Дверь снова открылась, вошли Сукэ и ещё двое юношей, нёсших чаши с рисом.
– Да-а-а, друзья, – сказал Сукэ, – после купания вы почувствуете себя гораздо лучше. Теперь садитесь и ешьте от души.
– Сомневаюсь, что нам удастся проглотить хоть кусочек, господин Косукэ. – Уилл выбрался из чана. – Эти молодые бестии совсем не имеют стыда, и я надеюсь, что вы распорядитесь поколотить их палками, а потом окунуть в холодную воду, дабы остудить их пыл.
Сукэ обратился к мальчику, купавшему Уилла, потом к остальным его помощникам. Затем, снова повернувшись к европейцам, спросил озабоченно:
– Они что, не удовлетворили вас?
– В этом-то всё и дело, – ответил Уилл. – Мы же мужчины, господин Косукэ. Так же, как и они. Получать удовлетворение от таких мальчиков – значит навлекать на себя проклятье Господне.
Сукэ улыбнулся.
– Несмотря на все твои протесты, Уилл Адамс, у тебя очень много общего с португальцами. Они тоже называют грехом соединение двух мужчин. Но для них грех и в соединении мужчины с женщиной иначе как в узах брака. Странные они люди, и я порой удивляюсь, что эти португальцы существуют вообще – ведь они считают естественное дело природы долгом, а не удовольствием. Но уж от тебя, Уилл Адамс, я такого не ожидал. Я выбрал этих юношей сам. Их долго и тщательно обучали лишь одному ремеслу – доставлять удовольствие.