Рыцарь
Шрифт:
Он тоже вскочил с кресла и, угрожающе нависнув над нею, выкрикнул:
— А сейчас ты явилась сюда прямо из братовой постели, Да?!
Не особенно размышляя над тем, что она делает, Дуглесс с размаху влепила ему пощечину.
Он сгреб ее и прижал к себе, вынудив ее напрячься и попытаться отстраниться от него; губы же его, сведенные в жесткую и злую складку, приникли к ее губам.
Дуглесс никогда не нравилось, если мужчина пытался насильно поцеловать ее, поэтому она, сопротивляясь, стала отпихивать его, но он и не думал отпускать. Одной
Больше Дуглесс уже не сопротивлялась: теперь он опять был тем же Николасом, которого ей некогда суждено было полюбить, тем человеком, разлучить с которым ее не смогло бы даже время! Она обхватила его за шею и, уступая его губам, приоткрыла свои. И, целуя его, почувствовала, что вся как бы растворяется в нем. Ноги у нее вдруг ослабели и задрожали.
Губы его тем временем уже перебрались на ее шею.
— О, Колин! — шептала она. — Колин! Мой дорогой! Он вдруг отстранил лицо от нее, и вид у него был озадаченный. Она же, погладив его по волосам на висках и пробежавшись кончиками пальцев по его щекам, прошептала:
— А я уже стала думать, что потеряла тебя! Что никогда уже мне не доведется увидеть тебя вновь!
— Ежели желаешь, можешь увидеть меня всего, целиком! — воскликнул он, улыбаясь, и, подхватив ее под коленки, понес к своей постели. Он лег рядом с нею, и Дуглесс, прикрыв глаза, чувствовала, как рука его забирается ей под халат, развязывая тесемки ее рубахи. Он поцеловал ее в ухо, поиграв немного с мочкой, а затем кончик его языка стал продвигаться ниже, ниже, к самым чувствительным местечкам на шее, в то время как его рука, скользнув под рубашку, принялась ласкать ее груди.
Потихоньку массируя ей сосок большим пальцем и жарко дыша ей в ухо, он прошептал вдруг:
— Так кто же направил тебя ко мне?
— М-м-м! — пробормотала Дуглесс. — Господь Бог, наверное, насколько я понимаю!
— А как зовут того Бога, которому ты поклоняешься? — продолжал он свои расспросы.
Дуглесс с трудом понимала, что он такое говорит, потому что в этот самый момент его нога, скользнув, переместилась на ее ноги.
— Просто — Бог! — ответила она. — Ну, Иегова, Аллах! Да как угодно!
— А кто же из мужчин поклоняется этому Богу? — настойчиво допытывался Николас.
Теперь Дуглесс уже лучше слышала его и, открыв глаза, спросила:
— Мужчина? Бог? Что это ты городишь?! Тиская ее грудь, Николас объяснил:
— Что это был за мужчина, который послал тебя ко мне в дом:
Наконец-то она начала понимать, в чем дело, и, оттолкнув его, отодвинулась и, сев в постели, завязала тесемки на своей рубахе и на халате.
— Ясно! — воскликнула она, с трудом сдерживая ярость. — Именно так ты всегда и добиваешься от женщин того, чего хочешь, верно?! Когда мы были в Торнвике, тебе потребовалось только поцеловать мою руку — и все, я уже была согласна исполнить все, чего тебе хотелось. А теперь ты, вообразив, что ничего хорошего со мной связано быть не может, пытаешься что-то выпытать от меня, действуя прямым соблазном!
Соскочив на пол, она стояла и пристально смотрела на него. Николас же, казалось, ни капельки не смущенный тем, что его хитроумные замыслы раскрыты, развалился на постели.
— Я заявляю вам, Николас Стэффорд, — в гневе воскликнула Дуглесс, — что вы — вовсе не тот мужчина, которым я вас себе вообразила! Тот Николас, которого я знала, был человеком, заботившимся о своей чести и справедливости! Тебе только и надо, что затащить побольше женщин себе в постель! Ладно, — проговорила она, выпрямляясь, — я, так и быть, скажу тебе, кто меня послал и зачем я здесь! — И, набрав в грудь побольше воздуха, она продолжила:
— Я явилась из будущего, а если быть точной — из двадцатого столетия, и ты приходил ко мне туда. Мы провели с тобой вдвоем несколько упоительных дней! — Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Дуглесс жестом остановила его:
— Изволь меня выслушать! Когда ты явился туда, ко мне, здесь в это время был сентябрь тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, то есть все происходило на четыре года позже, чем сейчас, и ты тогда сидел в заточении, в какой-то темнице, ожидая казни за измену.
Николасу, видно, все сказанное показалось настолько забавным, что у него даже веки стали чуть-чуть подрагивать, и, перекатившись на постели, он схватил свой кубок.
— Что ж, — проговорил он, — теперь-то мне понятно, почему мать, пожелав, чтобы ты забавляла ее, взяла тебя к себе! Давай, валяй дальше! Расскажи еще что-нибудь! И какую же такую «измену» я совершил?!
Уперев руки в бока и непроизвольно сжимая их в кулаки, Дуглесс ответила:
— Ты и не совершал! Ты был неповинен в этом!
— О да! — покровительственным тоном заметил он. — Мне И следовало быть невиновным!
— Ты вздумал собирать войско, чтобы оборонить свои владения в Уэльсе, — продолжила Дуглесс, — но не испросил на это разрешения у королевы, и кто-то донес ей, будто ты намереваешься отобрать у нее престол!
Садясь на кровати и спуская ноги на пол, Николас поглядел на нее расширенными от удивления глазами.
— Молю тебя, — сказал он, — поведай же мне, кто это налгал королеве насчет земель, которыми я не владею, и насчет войска, которого у меня нет?!
Дуглесс так злила его реакция на ее слова, что она готова была уйти! И какого черта она пытается спасти его?! Да пусть эти исторические сочинения утверждают, что он — прожигатель жизни! Он и есть прожигатель жизни!
— Земли эти и войско тоже стали твоими, потому что Кит к тому времени скончался, а Роберт Сидни и твоя дражайшая Летиция оклеветали тебя перед королевой! — ответила Дуглесс.
Любопытство на физиономии Николаса сменилось холодным бешенством. Вскочив с постели, он проговорил: