Рыцарь
Шрифт:
— А кого именно подразумевают, говоря «дальний родственник»? — спросила она еще.
— Ну, обычно того, с кем существуют сердечные, дружеские узы, — ответила Гонория.
Дуглесс только вздохнула: стало быть, Николас, назвавший Роберта Сидни своим «дальним родственником», был с ним, оказывается, в «сердечных и дружеских» отношениях! Что ж, неудивительно в таком случае, что он не желает верить ничему плохому об этом человеке! Да, ничего себе «дружба»! — подумала Дуглесс. — Николас кувыркается с супругой Роберта на столе,
— Этот Роберт Сидни — этакий «петушок», — пробормотала Дуглесс.
— А что, вы разве его знаете? И он вам небезразличен? — стала выпытывать у нее Гонория, и вид у нее был несколько шокированный.
— Нет, — ответила ей Дуглесс, — я с ним незнакома и уж конечно влечения к нему никакого не испытываю!
Гонория при этом выглядела такой удивленной, что Дуглесс решилась и спросила у нее, что, собственно, значит это «петушок».
— Ну, просто ласкательное словечко, — пояснила Гонория, «симпатичный плутишка», или что-то в этом роде.
— Ласкательное? — переспросила Дуглесс. — Но… — она умолкла: в свое время, когда Николас попросил ее вернуться с ним в шестнадцатое столетие и готовить там для него, а она, рассердившись, стала обзывать его всякими ругательными словами, он тогда добавил к ним еще и «петушок»! Должно быть, ему просто доставляло удовольствие, когда рассерженная женщина, обращаясь к нему, называет его ласкательным словечком!
И она улыбнулась: он и впрямь мог бы быть «петушком»!
Одна из женщин, служанка служанки леди Маргарет, стала обносить собравшихся печеньем — в каждой дольке был запечен толченый миндаль.
Уплетая печенье, Дуглесс спросила:
— А кто та темноволосая дама довольно привлекательной наружности, которая во время ленча сидела рядом с Никола-сом?
— Это — леди Арабелла Сидни, — ответила Гонория. Дуглесс поперхнулась и закашлялась — крошки печенья так и полетели у нее изо рта.
— Что, леди Арабелла? — переспросила она. — А давно ли она здесь? И когда же она приехала? А уедет когда? Гонория, улыбаясь, сказала:
— Приехала она вчера вечером, а уедет завтра, рано поутру. Они с мужем едут путешествовать по Франции, и пройдут годы, прежде чем она воротится в Англию, вот она и прибыла — попрощаться с моей госпожой, с леди Маргарет.
В голове у Дуглесс мысли тотчас пустились в галоп: так, если Николас не успел еще соединиться с Арабеллой на столе и если при этом она завтра уезжает, стало быть, это должно случиться именно сегодня! И ей следует это как-то предотвратить!
И она вдруг выгнулась дугой и, схватившись за живот, принялась стонать.
— Что с вами? — встревожилась Гонория.
— Ничего особенного, просто я что-то такое съела… — ответила Дуглесс. — Мне нужно вернуться домой!
— Но… — начала было Гонория.
— Мне нужно! — воскликнула Дуглесс и еще разок-другой простонала.
Постояв немного над нею, Гонория отправилась к леди Маргарет и через несколько минут воротилась с известием:
— Нам разрешено уехать. Я возьму одного из грумов и поеду с вами.
— Прекрасно! — сказала Дуглесс. — Едемте сейчас же, не мешкая!
Вид у Гонории был порядком озадаченный, когда Дуглесс заторопилась к лошадям: грум подсаживал ее в седло, но она при этом вовсе не выглядела больной!
Дуглесс с удовольствием перебросила бы вторую ногу через это дурацкое седло, но с противоположной стороны даже и стремян не было, поэтому она уперла ногу в большой выступ, находившийся там, где положено было бы быть луке седла, потом взяла в руку небольшой хлыст для езды и огрела им лошадь. Животное будто ошпаренное понеслось по грязной, в рытвинах дороге, а Дуглесс, подавшись всем телом вперед, буквально повисла на седле.
За ней, изо всех сил стараясь не отстать, поспешали Гонория с грумом.
Дважды по пути Дуглесс пришлось подпрыгивать самой и побуждать к прыжку лошадь: один раз через дышло телеги, а другой — через небольшое деревянное колесо от повозки. В одной деревне она чуть не наехала на ребенка, вздумавшего перебегать дорогу, и, только резко натянув поводья, сумела избежать этого. Затем она проскакала сквозь гусиную стаю, сопровождаемая невероятным гоготом.
Достигнув наконец дома, она спрыгнула с седла — при этом тяжелые юбки на ней задрались, и она шлепнулась лицом в траву. Но тут же, не желая терять ни минуты, опрометью кинулась к калитке, распахнула ее, промчалась по выложенной кирпичом дорожке, потом — через галерею и вбежала в дом через парадный вход.
Остановившись, она уставилась на лестницу. Куда теперь? И где Николас? А Арабеллла где? И тот стол? — думала она.
Тут откуда-то слева до нее донеслись голоса, и она различила среди них голос Кита. Кинувшись к нему, она выпалила:
— Скажите, а вы не знаете: где-то тут у вас должен быть стол, футов шести длиной и фута три шириной? Ну, у него еще такие завернутые спиралью ножки?
Кит улыбался ее нетерпению: лицо у Дуглесс было все в поту, сетка на волосах сбилась на сторону, и рыжеватые волосы рассыпались по плечам.
— У нас здесь много таких столов! — ответил он наконец.
— Но тот, тот должен быть таким… особым… — объяснила она, изо всех сил стараясь казаться спокойной, но не вполне справляясь с собой. Одновременно она пыталась успокоить дыхание, но мешал тесный корсет. — В общем, это в комнате, которой пользуется Николас, — затараторила она, — и там, в этой комнате, еще есть кладовка, ну, место, где могли бы спрятаться двое людей!
— Кладовка? — озадаченно переспросил Кит, и Дуглесс только тут вспомнила, что в елизаветинской Англии «кладовкой» именовали шкаф для развешивания одежды.